с «борой» и суетливыми парковщиками, открывающими дверцу машины. От появления первой идеи спектакля в Женеве к ее доработке в Копенгагене и, наконец, письму, отправленному из Баку в адрес продюсерской фирмы, которая финансировала «Наплачь мне полный гроб». Потом были несколько месяцев томительного ожидания, пока в Монте-Карло ему не доставили письмо с голливудским обратным адресом. Так началась их переписка, и вот он, этот великий человек, мистер Шевановски собственной пер…

– Помогите! Мне не вылезти!

Был ли это человеческий голос или завывание ветра? Он был адресован мальчишке-парковщику, потому что великий человек никак не мог выбраться из «мазерати» своими силами. Поднялась суматоха, его вытягивали, а он брыкался худющими ногами, и в конце концов хрупкую фигуру в коричневом костюме извлекли из машины, как развернувшийся лист древнего пергамента. Едва встав на ноги – такие ненадежные, – этот тонкий срез стареющего человечества потянулся назад в машину за металлической тростью. А затем уперся ею в асфальт, как будто пытаясь сохранить равновесие на слишком быстро вращающейся планете.

– Спасибо, мой мальчик, спасибо! – выдохнул он высоким срывающимся голосом и добавил в спину парковщику, уже скользнувшему за руль: – Позаботься, пожалуйста, о моей машине.

А вслед за тем великий, но сморщенный и согбенный Мортон Шевановски посмотрел на Эрика Ван Хельсинга и сказал с улыбкой на лице, напоминавшем сушеное яблоко:

– Эрик!

Разумеется, он узнал Ван Хельсинга по фотографии, посланной семь месяцев назад. Узнал и протянул паучью ладонь.

– Дайте я вас обниму!

Эрик подошел, но рев газующего «мазерати» уничтожил на мгновение любую возможность разговора. Великий человек, морщинистый и костлявый, пропахший нафталином так, что даже чрезмерный аромат одеколона не в силах был этого скрыть, все же сохранил гриву седых волос почти такой же длины, как у Эрика. Когда «мазерати» умчался на парковку позади отеля, хозяин машины повернул шею, и тускло-коричневые глаза изучающе всмотрелись в Эрика.

– Спустя все это время! Все это время!

Прозвучало это так, будто счастливый отец встретился с давным-давно пропавшим сыном.

– Да, сэр, – сказал Эрик, осознав вдруг, что великий режиссер держится за него, чтобы не упасть. – Спустя очень много времени.

Эрик провел Шевановски через большие дубовые двери. Им указали на столик в кабинке, выдержанной в красно-черной гамме, с обилием подушек, бархата и свечей в напольных подсвечниках. Огромная сверкающая электрическая люстра под потолком горела больше для вида, намеренно приглушенным ради создания атмосферы светом. Эрик на пару с метрдотелем, выряженным в зеленый мундир царской армии, словно статист из массовки «Войны и мира», усадили Шевановски на стул с высокой спинкой. Трость повесили по соседству на стойку, имитирующую лосиные рога.

– Бог мой! – Мортон Шевановски захрустел костяшками пальцев, словно пытаясь разогнать кровь в онемевших от долгого вождения руках. – Кажется, я уже староват для таких быстрых машин, в особенности рассчитанных на худых итальянских плейбоев.

– Этот автомобиль прекрасный. Семьдесят четвертый, ja?

– Правильно, и очень проницательно с вашей стороны.

Официант, возможно столь же проницательный, но в данный момент просто невозмутимо-серьезный, принес винную карту.

– Вашу лучшую водку, с двойным льдом, – заказал режиссер. – Эрик, могу я рекомендовать вам то же самое?

Официант в сапогах до бедер размашисто зашагал исполнять заказ.

– Как я ждал этого! – сказал Шевановски. – Встреча с вами… и сама идея! Она восхитительна! Просто восхи…

Он откашлялся, но приступ кашля породил новый, и новый, и следующий. Наконец он приложил ко рту скомканный платок, а Эрик постучал ему по спине.

– Простите. – Великий человек справился с собой в тот самый момент, когда метрдотель подошел осведомиться, не нужна ли помощь. – Временами сам воздух спорит со мной.

– Полагаю, он грязный в этом городе.

– Да, может быть. Итак. – Запавшие глаза Шевановски, казалось, с трудом сфокусировались. – Я так польщен тем, что вы выбрали меня для этой работы. Спустя все эти годы вспомнили мои фильмы. Это большая честь для меня, что такой молодой человек, как вы, проехал полмира, чтобы… – Он неуверенно замолчал, приготовил платок, но угроза нового приступа миновала, хотя его и передернуло пару раз. – Чтобы воспользоваться моими талантами, – договорил он. – Вам, должно быть, известно, что я не руководил съемками, как это здесь называется, с… ох, не могу вспомнить. Какой у меня был последний фильм?

– «Наплачь мне полный гроб».

– О нет. Был еще один после этого, много позже.

Он с задумчивым видом застыл на стуле. В какой-то момент Эрик испугался, что великий режиссер перестал дышать. А потом Шевановски выпалил единым взрывом:

– «Замок кукловода».

– Мне кажется, – с вежливой улыбкой поправил Эрик, – вы только собирались его снять.

– Нет, нет… я помню… или… ну хорошо… О, вот и наша выпивка! Nostrovia!

– Prieka[99], – ответил Эрик, и они выпили.

Поставив рюмку на стол, Шевановски наклонил седую голову набок.

– Мне восемьдесят шесть лет, Эрик. Время сломило меня. Я уже давно отошел от дел. Но мечтал вернуться к работе… создать еще один последний… я бы назвал это манифестом. И когда я получил ваше первое письмо и прочитал, что́ вы задумали, и еще ваше имя, так важное для этого сюжета… такое знаменитое имя… вписанное в историю в каком-то смысле… то сразу решил… да, да, тысячу раз да, это то, что я должен…

Он вдруг замер и сделал жуткий громкий вздох, словно у него внутри с шумом лопнул воздушный шар, и испуганные посетители за соседним столиком чуть не уронили вилки в свои golubtsy.

– Что я должен сделать, – закончил он каким-то сдувшимся и в то же время твердым голосом.

Официант принес украшенное бахромой меню. Шевановски достал из кармана очки с такими толстыми линзами, что казался в них шестиглазым. После долгого изучения он заказал borscht и небольшую порцию белужьей икры. Эрик выбрал салат оливье и kotleti. Когда официант отошел, великий режиссер снял очки и сказал:

– Мне восемьдесят семь лет, Эрик. Время сломило меня. Я уже давно отошел от дел. Но мечтал…

Эрик позволил Шевановски повторить – почти слово в слово – все, что тот уже излагал несколькими минутами раньше, а сам сказал только:

– Да, сэр.

– Мои машины! – В голосе Шевановски прорвалась страсть. – О, вы должны заехать ко мне и взглянуть на них. Мы так и сделаем после съемок. У меня три «порше», «Серебряный призрак» двадцать пятого года и, конечно же, «мазерати». А было еще больше. В прошлом году я продал «Крыло чайки» пятьдесят седьмого года на аукционе в Аризоне… Нет, в Техасе… нет, правильно, в Аризоне. Жаль было расстаться с ним, но я должен платить по счетам и держать двух слуг, которые