Если явившийся в мир человек падает так низко, как только возможно в обществе, о нем говорят, что он — монстр, или зло, или воплощение зла, но никто не допускает даже намека, что в нем имеется нечто сверхъестественное или потустороннее. Он может быть злым человеком, но всего лишь человеком. Но тот, кто, как Иисус или Будда, действует на другом полюсе, там, где творимое добро перехлестывает через край, неизменно превращается в наших глазах в святого, сверхъестественного, личность не от мира сего. Это является отражением того, как мы видим самих себя. Мы легко допускаем, что самое злобное создание — это человек, но не способны предположить, что совершеннейшее существо, тот, кто вдохновляет воображение, пробуждает творческое начало и учит состраданию, — тоже один из нас. Мы не способны думать о себе настолько хорошо, а плохо думать готовы».

Сгодится. Получился хорошо запутанный итог. Я молодец. Отправив текст по почте Анук в новое управление империи Хоббсов, я проверил в банке, поступили ли на мой счет деньги, взял такси и отправился в аэропорт. На этот раз я покидал страну под своим именем.

— Мне нужен билет в Европу, — сказал я неулыбчивой девушке за конторкой.

— Куда в Европу?

— Интересный вопрос. Я об этом как-то не подумал.

— Вот как? — Девушка откинулась на спинку стула и посмотрела куда-то вдаль за мое плечо. Я решил, что она ищет взглядом телекамеру.

— Какой следующий рейс на европейский континент?

Пару секунд она сверлила меня глазами и только после этого что-то с молниеносной скоростью настучала на клавиатуре компьютера.

— Через полтора часа вылетает самолет в Чехию.

— В Чехию? — Я почему-то решил, что она скажет: «В Париж». — Мне кажется, что в это время года хорошо в Париже.

— Так вам нужен билет или нет?

— Само собой. Ведь в Чехии в это время года тоже хорошо?

Купив билет и зарегистрировав багаж, я съел за десять долларов овощную сомосу[53]и почувствовал себя так, словно набил живот обедом из семи блюд и каждое — исключительно из почтовых марок. Затем зашел в телефонную будку и посмотрел в справочнике, существует ли еще издательство Стэнли — того человека, который много лет назад опубликовал «Учебник преступления» Гарри Уэста.

Издательство было прописано черным по белому. Я набрал номер.

— Слушаю.

— Это Стэнли?

— Да.

— Вы публикуете книги?

— Мужские журналы.

— Я написал книгу и думаю, что вы можете ею заинтересоваться.

— Вы глухой? Я сказал, мужские журналы. Книг я не публикую.

— Это биография.

— Какая разница? Чья?

— Мартина Дина.

На другом конце провода резко вздохнули. Так сильно, что меня чуть не засосало в трубку.

— Вы кто?

— Его сын.

Тишина. Затем я услышал, как по столу передвигают ворох бумаг и пришпиливают скрепкой что-то совсем непохожее на бумагу.

— Джаспер, верно?

— Верно.

— Заглянете ко мне в издательство?

— Предпочел бы отправить рукопись по почте, если это вам подходит. Я уезжаю за границу, не знаю, надолго ли и вернусь ли вообще. Можете делать с текстом все, что заблагорассудится.

— Договорились. У вас есть мой адрес?

— Есть.

— Буду ждать с нетерпением. Да, мне жаль, что так получилось с вашим отцом.

Я, не ответив, повесил трубку. Если честно, не очень понял, было ли ему жаль, что мой отец умер или что покойный доводился мне отцом.

И вот я сижу в баре аэропорта и непонятно почему пью дорогое японское пиво. За соседним столиком отдыхает женщина с котом в дорожной корзине. Кота она величает Джоном. Меня бесит, когда люди называют животных человеческими именами. Но дальше — больше. Оказывается, кот не просто Джон. Он еще и Фицпатрик. Это уж слишком!

Рассказав историю из первых рук со всеми ее зубодробительными, на грани срыва подробностями, от которых хочется курить одну сигарету за другой, грызть ногти, скрежетать зубами и кусать губы, я задумался: а стоило ли стараться? Мне ведь вовсе не хотелось затевать революцию или завершить ту, которая тянулась уже давно. Прежде я никогда не писал, однако процесс написания книги превращает человека в писателя. Хотя не знаю, захочу ли я стать им. Герман Гессе как-то сказал: «Истинная творческая энергия обособляет человека и требует чего-то такого, что необходимо отнять у радости жизни». Меня это не вдохновляет.

Объявляют посадку. Мой рейс. Я собираюсь написать еще несколько слов, прежде чем опущу рукопись в почтовый ящик. Чем уместно завершить книгу?

Может быть, претендующими на глубину суждениями о собственной жизни?

Или упомянуть о том, как, бросая якорь, убивают медленно плывущую мимо рыбу?

Или о том, что если глотают слюну, то чаще всего, чтобы подавить обуревающее желание?

Или о том, что люди оплакивают недавно усопшего, но никогда не горюют по тем, кто умер давно?

Или о том, как идиоты-мудрецы удивляют своих врачей и что проигравшие винят отцов, а неудачники — детей?

Или о том, что если как следует прислушаться к тому, что говорят, то станет ясно: люди никогда не выступают за что-то, а только — против противного?

Или о том, что если в детстве ребенка хотят предостеречь, чтобы он не делал, как все, то говорят: «Если все начнут прыгать с моста, ты что, тоже прыгнешь?» Но когда вдруг обнаруживается, что взрослому вести себя отлично от других преступно, его спрашивают: «Все прыгают с моста, а ты почему не желаешь?»

Или о том, как, умерев, попадает на небеса женщина, перенесшая в жизни несколько пластических операций, и озадаченный Бог встречает ее словами: «Я этой женщины раньше не видел»?

Или завершить опус на положительной ноте — утверждением, что, даже если у человека не осталось ни единого родственника, кого он мог бы похоронить, надо сохранять оптимизм и, невзирая ни на что, повсюду таскать за собой лопату, так, на всякий случай?

Нет, похоже, ничего из этого не подходит. Однако мое время на исходе. Через десять минут посадка. Данный параграф будет последним. Извини, читатель, кто бы ты ни был. А ведь это большой вопрос: кто прочтет сии строки, если Стэнли их опубликует? Но должен же найтись хоть один человечишка на миллион, у которого выдастся пара свободных дней. Хотя бы единственная скучающая душа из несметного количества людей, загромождающих наш зеленовато-голубой шарик. Я где-то читал: к 2050 году на Земле прибавится еще два миллиарда человеческих особей. Какой торжествующий прирост! Уверяю, не надо быть мизантропом, чтобы похолодеть, представив, сколько их будет натыкаться друг на друга на улицах. Но это обнадеживает.