При виде Кэла Сюзанна, нисколько не колеблясь, покинула свое укрытие. Она вышла из-под защиты деревьев на открытое место. И не только она одна. Хотя Сюзанна не отводила взгляда от Кэла, она слышала рядом перешептывания и шаги: это ясновидцы выходили из укрытия. Такая солидарность перед лицом неумолимого истребления тронула ее до глубины души. Теперь, в самом конце, их присутствие подтверждало: мы все-таки вместе, чокнутые и ясновидцы, мы часть одной истории.

Раздался испуганный голос Апполин, и никто не стал заглушать ее слова:

— Да он рехнулся!

Потому что Кэл продолжал идти к Уриэлю по искореженной земле.

Треск пламени за спиной Сюзанны становился все громче. Пожар, раздуваемый ветром, распространялся по лесу. Его свет заливал землю, и тени ясновидцев падали на две фигуры в поле. Прекрасная одежда Шедуэлла была разорвана и опалена, лицо побледнело, как у покойника. Кэл был в своих ботинках из свиной кожи, и отблески пламени играли на нитях его пиджака.

Нет, это не его пиджак. Это пиджак Шедуэлла. Пиджак, полный чар.

Как же Сюзанна не заметила и не поняла этого с самого начала? Может быть, потому что пиджак так хорошо сидел на Кэле, хотя был сшит на человека в полтора раза крупнее его? Или же потому, что все ее внимание было сосредоточено на его лице. Она видела целеустремленность во взгляде Кэла, которую успела полюбить.

В десяти ярдах от Бича Кэл остановился.

Уриэль-в-Шедуэлле ничего не говорил, но во всем теле Коммивояжера угадывалось беспокойство, готовое в любой момент взорваться.

Кэл принялся расстегивать пуговицы пиджака. Он хмурился, потому что пальцы плохо слушались, но в итоге ему все-таки удалось проделать этот фокус, и пиджак расстегнулся.

Потом Кэл заговорил. Голос его звучал тихо, но не дрожал.

— Я хочу кое-что тебе показать, — начал он.

Сначала Уриэль-в-Шедуэлле ничего не ответил. А когда ответил, то это был голос не духа, а занятого им тела.

— У тебя нет ничего из того, что я хочу, — произнес Коммивояжер.

— А это не для тебя, — возразил Кэл, и голос его зазвучал громче. — Это для ангела из Эдема. Для Уриэля.

На этот раз не ответили ни Бич, ни Коммивояжер. Кэл взялся за лацканы пиджака и распахнул его, показывая подкладку.

— Не хочешь взглянуть? — спросил он.

Ответом ему было молчание.

— Все, что ты увидишь там, — продолжал Кэл, — твое.

Кто-то рядом с Сюзанной спросил шепотом:

— Что он такое вытворяет?

Она знала ответ, но не стала тратить драгоценные силы на объяснения. Кэл нуждался во всей ее силе, всей ее надежде, всей ее любви.

А он снова обратился к Бичу.

— Что ты там видишь? — спросил Кэл.

На этот раз он получил ответ:

— Ничего.

Это сказал Шедуэлл.

— Я. Ничего. Не вижу.

— О Кэл, — выдохнула Сюзанна, уловив тень отчаяния на его лице.

Она прекрасно знала, о чем он сейчас думает, и разделяла его сомнения. Неужели чары пиджака умерли? Может быть, они выветрились, когда исчезли питавшие их жертвы, и Кэл вышел к Уриэлю совершенно безоружным?

Время тянулось бесконечно. Затем из утробы ангела раздался низкий стон. Когда он прозвучал, Шедуэлл снова открыл рот и заговорил. Только на этот раз негромко, как будто обращался к самому себе или же к тому, кто жил внутри него.

— Не смотри, — сказал он.

Сюзанна задержала дыхание, не решаясь поверить, что его слова были предостережением. Но как еще их можно истолковать?

— Ты ведь видишь там что-то, — настаивал Кэл.

— Нет, — ответил Шедуэлл.

— Смотри, — сказал Кэл, распахивая пиджак во всю ширь. — Смотри и выбирай.

И вдруг Шедуэлл взвыл.

— Он лжет! — причитал он, а тело его содрогалось. — Все это ложь!

Но стон, рвавшийся изнутри его существа, затопил все вопли. Это был не тот вой, какой Сюзанна слышала на вершине Лучезарного холма, не безумный вопль ненависти. Этот звук был полон бесконечной тоски. И словно отвечая на звук светом, пиджак засверкал. Его ткань не утратила силы, как Сюзанна того опасалась.

И тут же Шедуэлл снова закричал, срываясь на истерический визг.

— Нет! — вопил он. — Нет, будь ты проклят!

Однако Бич был глух к мольбам занятого тела. Он устремил все свои бесчисленные глаза на подкладку, выуживая из нее видение, доступное лишь ему одному.

Для Кэла это был миг ужаса и радости, так тесно сплетенных друг с другом, что он сам не мог отличить одно от другого. Но это уже не имело значения — события вышли из-под его контроля. Ему оставалось одно: стоять на месте, пока пиджак демонстрировал свои обманы.

Кэл не собирался его надевать, это вовсе не входило в его планы. У него и не было никаких планов, он просто брел через сугробы и надеялся, что не опоздал. Но события опережали его. Взгляд Уриэля отыскал убежище ясновидцев и начал уничтожать его. Найденный пиджак оказался бессильным, защита ясновидцев рушилась. Но при виде Коммивояжера Кэлу пришла в голову мысль: чары пиджака действовали, когда его надевал Шедуэлл, и, значит, нет иного выхода, кроме как сделать то же самое.

Кэл сунул руки в рукава, и тут же пиджак обхватил его, как медицинская перчатка. Кэл чувствовал его объятия, когда приступил к торгу. Пиджак стал частью Кэла, а Кэл — частью пиджака.

Даже сейчас, перед Уриэлем, Кэл чувствовал, как пиджак пробивается к нему, выискивая человеческую сущность, чтобы сдобрить ею созданную иллюзию. Взгляд ангела завороженно сосредоточился на подкладке, заемное лицо искажалось с каждым вздохом, который Шедуэлл растрачивал впустую на мольбы и предостережения.

— Он обманет тебя! — ревел он. — Это же магия! Ты слышишь меня?

Если ангел и сознавал его панику, он не понимал ее. А если понимал, ему было наплевать на Шедуэлла. Искусительные способности пиджака достигли своего апогея. До сих пор ему доводилось соблазнять только чокнутых, чьи сердца мелочны и сентиментальны, а желания редко поднимаются выше банальностей. Однако существо, которое сейчас вглядывалось в его глубины, мечтало о чем-то совершенно ином. У Уриэля не было безмятежного детства, о котором он мог тосковать, не было возлюбленных, по которым он мог скорбеть. Его умственные возможности, хотя и пребывавшие долгое время в стерильной обстановке, были безграничны. Пришлось вычерпать чары пиджака до дна, чтобы воплотить самый желанный для ангела образ.

Пиджак начал коробиться и морщиться на спине Кэла. Швы потрескивали, как будто пиджак с трудом выдерживал то, о чем его просили, и был готов разлететься в клочья. Кэл ощущал, что и с ним может произойти то же самое, если в ближайшее время все не закончится. Притязания пиджака на него самого сделались невыносимыми: эта одежда все глубже вгрызалась в своего хозяина и вынимала из него душу, чтобы сделать видение под стать запросам ангела. Руки и торс Кэла онемели, пальцы не находили сил удерживать пиджак распахнутым. Силы, заключенные в подкладке, теперь сами держали его нараспашку, а Кэл просто стоял, окутанный нитями силы, и в его мозгу мелькали обрывки грез Уриэля. Он с трудом улавливал смысл в этих видениях.