Духота, однако, стояла чудовищная. Стены буро-красного неровного камня выглядели раскаленными. Жара пропитала собой даже полумрак читального зала, и неудивительно, что очень бледный, буквально до прозелени, с какими-то зачесанными вперед височками молодой человек – в сюртучке, видимо, ощутимо спирающем его узкие плечи, оторвавшись от раскрытого перед ним фолианта чудовищной толщины, весьма недовольно проглядел мой заказ и сдвинул бесцветные брови:

– Таких реквизитов у нас в наличии нет…

– Они у вас есть, – уверенно сказал я.

– То есть вы полагаете!..

– Да, я именно полагаю!

Молодой человек наконец разглядел на заказе шифр нашей Комиссии, после чего поморщился и сдвинул брови еще сильнее:

– Придется немного подождать. Один секунд…

И – исчез, только вялым электрическим светом сиял колпак лампы, распростертый над фолиантом. Я с некоторой натугой приподнял кожаный переплет. Золотое тиснение, вязь, крупный готический шрифт. Золомон Обермоттер. «Рассуждения о земных и воздушных иллюзиях». Переплет тупо стукнул о поверхность стола. Вот ведь как! Интересные книги они здесь читают. Именно это издание было указано и в моей заявке. На прошлой неделе, однако, мне сухо ответили, что данная книга временно не выдается. Я уже не помнил сейчас точной причины отказа. Вроде бы находится на реставрации и в настоящий момент недоступна.

Я забарабанил пальцами по деревянной стойке. Мне ужасно не нравилось то, что происходило вокруг в последнее время. Хотя, разумеется, это могло быть и вполне естественным совпадением. Однако же что-то уж слишком много в последнее время таких вот вполне естественных совпадений. Заняться, что ли, еще и некоторыми совпадениями?

Между тем за огромными окнами библиотеки сгустился мрак. Отражения ламп уходили в него длинными тусклыми вереницами, казалось не имеющими конца. Электрический свет был бессилен перед этими поистине инфернальными сумерками. Вдруг трепещущий бледно-лилейный свет озарил все помещение. Напряглась в ожидании тишина. Жутковатые тени выметнулись по стенам и в ту же секунду опали. Мигнули лампы. Мелкий сдавленный всхлип вдруг донесся из-за стеллажей с книгами. И тут же, словно ссыпался в отдалении целый вагон досок, окатил здание расплывчатый, долгий, как смерть, удар грома. Задребезжали стекла. Заколыхались складчатые портьеры на окнах. Внезапный сквозняк с шорохом, подминая страницы, пролистнул книгу, вздернул вверх узенькую закладку, исписанную, по-моему, по-арабски, и, словно перо, покрутив ее мгновение-другое над головой, рванул вниз и вышвырнул в тревожную темноту коридора.

На секунду мне показалось, что там – пробежали. Молодой человек в сюртучке все не показывался и не показывался. Умер он, что ли, там у себя в хранилище? Обстановка немного действовала мне на нервы. Тем более что из-за стеллажей опять донеслось нечто вроде короткого всхлипа.

Ощущение было не из приятных.

– Есть тут кто-нибудь?! – неестественным голосом спросил я.

Ответом мне была все та же напряженная тишина. Новая грозовая вспышка озарила все здание, и буквально сразу же, вздувшись и клокоча, накатился шум ливня. Быстрые, светлые снизу капли побежали по стеклам. Я откинул деревянный барьерчик, преграждающий вход, и пошел вдоль дохнувшего мертвой бумагой, нескончаемого хранилища. В эту минуту люстра, хрустальной бомбой зависшая над потолком, слегка потускнела, зато впереди, как в пещере, проступило какое-то желтое, колеблющееся, слабое марево. Точно от свечи, обдуваемой током воздуха. Запахло горячим воском и терпкой, незнакомой мне, раздражающей парфюмерией. За стеллажами, оказывается, находился еще один небольшой зальчик: блеклые гобелены на стенах, диванчики, кресла с гнутыми золочеными подлокотниками. В трехрогих светильниках действительно плавились свечи, а у бордовой гардины, скрывающей дверь в соседнюю комнату, стоял человек.

Странное он производил впечатление: низенький, плотненький, крепко, но как-то, по-видимому, неуклюже сбитый, лупоглазый, как будто навечно вытаращившийся от злости, в длинной, до пола, ночной шелковистой рубашке, заканчивающейся оборками. Свободной рукой он почему-то сжимал изящный серебряный молоточек, наверное для колки орехов, и по мелкому высверку граней чувствовалось, какая у него во всем теле нервная дрожь.

Человек обернулся ко мне, и глаза его вылупились еще больше.

– Ну?! – голосом как у простуженного кота мявкнул он. Притопнул короткой, по-видимому кривоватой ножкой, обутой в сафьяновый сапожок. – Сволочь!.. Дубина!.. Я тебя зачем посылал?! – Он, вероятно, уже ничего не соображал от бешенства. Две слезы прокатились по выпуклым грушевидным щекам и застыли на подбородке. Человек ярился и плакал одновременно. – Где мерзавец Кутайсов?! Где вся гвардия?! Караулы – ушли?! Я тебя спрашиваю, дубина, почему мост опущен?! Почему за семеновцами не послано?! Тишина, тишина!.. О! теперь здесь всегда будет одна мертвая тишина!..

В растерянности я отступил назад:

– Простите – кажется, я не туда попал…

Но человек, по-видимому, уже не слушал меня. Вскинул руку и сквозь смешные круглые дыры ноздрей потянул в себя воздух. Костяшки на пальцах, сжимающих молоток, побелели. Дождевой страшный рокот заполнял комнату. Тем не менее он, вероятно, что-то расслышал:

– Восемь убийц… На лестнице… Дверь в Зеленой гостиной, конечно, открыта… Смерть, смерть идет на куриных ногах!.. Никогда больше!.. Так проходит мирская слава!.. – Человек, облаченный в рубашку, как будто устал. Тяжелая нижняя челюсть его несколько выдвинулась. Бульдожье лицо оплыло, и погас в глазах яростный блеск, свидетельствующий о надежде. Он вообще весь как-то погас. – Что же, тогда давай попрощаемся, старый солдат… Ты мне служил честно, теперь твоя служба окончена… Ступай с Богом и – не забывай своего императора… Все зачтется – на самом последнем Суде… Там, где уже не человек судит…

Он спокойно и властно кивнул мне на прощание. Повернулся – и трехметровая инкрустированная по краям дверь сомкнула створки. Мертвенная вспышка молнии снова затрепетала на стенах. И еще не успела она отгореть, чтобы через секунду смениться обвалом грома, как со стороны анфилады, стуча каблуками, раздувая черные опереточные плащи, застегнутые на горле, размахивая кинжалами и пистолетами, ворвались в зал какие-то люди. Трое из них, пыхтя и деловито посапывая, тут же навалились на дверь, которая даже не дрогнула, а еще один, по-видимому уже совсем очумелый, оборотился ко мне и с ненавистью прошипел:

– Ты что тут делаешь?..

Вороненым зрачком глянул из отворотов плаща пистолет. У меня, как перед смертью, внезапно перехватило дыхание. Сейчас же другой мужчина, надменный, высокий, с испанской бородкой, охватывающей сжатые губы, чуть потеснил его, видимо, чтобы лучше меня рассмотреть, и вздернутая углом бровь его выразила презрение.

– Архивариус… – Он махнул неестественно белой, точно из припудренной сдобы, вялой рукой. – Сударь, можете быть свободны… Учтите: вы ничего не видели…

– Свидетель!.. – настаивал тот, что наводил пистолет.