Николас начал убегать, слыша за спиной свист меча. Он отпрыгнул в сторону, но нарвался на мощный удар “цуки”, от которого у него захватило дух, голова его упала на грудь, он судорожно хватал ртом воздух, стараясь наполнить легкие кислородом.

Второй жестокий удар в ключицу отбросил его, точно игрушку, назад, и он распластался на полу. Мгновение спустя Котэн уже подмял его под себя, навалившись всем своим весом ему на грудь, не давая дышать. Николас начал кашлять, к горлу подкатила желчь.

Котэн поднес длинный сверкающий “иссёгай” к груди Николаса и прочертил горизонтальную линию, распоров черную хлопковую куртку.

— Следующим ударом я распорю твою кожу и пущу тебе кровь, — вкрадчиво сказал он. — Этот тупица Проторов не дал мне заняться тобой на Хоккайдо. К счастью для тебя, к несчастью для него. Но сейчас ты в моих руках, к несчастью для тебя и к счастью для меня. — Котэн сильнее надавил на грудь Николаса. — Потом твой катана рассечет твою плоть и, наконец, кости и органы. — Он зло усмехнулся. — Расскажи мне, варвар, что чувствует “итеки”, когда умирает от собственного меча?

После первого надреза кожа разошлась надвое, отделившись как кожура от банана. Полилась кровь, темная и горячая.

Дух Николаса изнемогал. Полностью отключив мозг, он вернулся к состоянию Пустоты и предоставил телу действовать самостоятельно. Левая рука взметнулась вверх, пальцы сжались в кованый, стальной клинок, вонзившийся в мягкие ткани там, где соединяется подбородок с горлом.

Николас нанес удар словно в кэндзюцу, как если бы он нанес его мечом. Он вложил в него всю силу мускулов, разума и духа. Он думал не о плоти Котэна, а скорее о том, что находится за нею.

Пальцы Николаса прошли плоть и хрящи, разрывая голосовые связки противника, его рот и носовые перегородки.

Котэн вытаращил глаза, больше от шока, чем от испуга. Испугаться он не успел, испустив дух еще до того, как ощущение боли достигло мозга и зарегистрировалось в нем.

* * *

Выли сирены. Лью лежал без сознания на носилках в автомашине “скорой помощи”. Санитары оставили наложенный Николасом жгут, опасаясь, что возобновится кровотечение.

Рядом с ним сидел Николас, одно плечо у него было выше другого. Отказавшись от предложенного ему глотка спиртного, он не сводил глаз с поверженного друга и его изуродованной левой руки, от которой остался лишь обрубок.

На коленях у него лежал “иссёгай” в черном лакированном футляре. Он сжимал его с такой силой, что пальцы его левой руки побелели. “Вся жизнь”... Сейчас это название казалось ему иронией. В японском кованом мече есть магия, сказал однажды он Жюстин. Но что толку в этой магии, которая могла сотворить такое?

Когда они приехали в госпиталь и Кроукера увезли на тележке в отделение первой помощи, Николас, превозмогая боль, выбрался из машины. Прислонив дай-катана к светло-зеленой бетонной стене, он покопался в кармане, выудил монету и набрал номер отеля.

— Жюстин, — сказал он, когда его соединили, — приезжай за нами, мы в госпитале “Тораномон”.

Он прижался лбом к холодной стене. Его громко позвала медсестра. Лавируя в переполненном людьми коридоре, она шла к нему, чтобы увести его в палату.

— Все нормально, — сказал он в трубку. — Но я скучаю по тебе.

Он положил трубку и заплакал.

Ясным днем уже в конце весны, спустя три недели после трагического происшествия в додзё, Николас и Жюстин возвращались из забитого людьми аэропорта Нарита, проводив в Америку Лью Кроукера.

Его рука заживала нормально. Правда, операция по приживлению отсеченной кисти завершилась неудачей: слишком много было потеряно времени. Но все остальное шло неплохо. Никаких осложнений, никаких инфекций. Жгут, который наложил Николас, разорвав на полоски свою куртку, спас пострадавшему жизнь — так сказал хирург. Его прогнозы были обнадеживающими.

Вместо того чтобы вернуться в душный и тесный Токио, Николас направил свой “ниссан”-седан на северо-запад, в объезд города. На заднем сиденье неподвижно лежал в ножнах “иссёгай”, создавая одним своим видом впечатление тяжести.

Они проехали мимо озера, на берегу которого праздновали свадьбу Сато, где Акико впервые выдала себя. Где Юко вернулась из могилы. Яркое солнце превращало воду в средоточие золота и стекла. Возле притока, питавшего озеро, поднимались в воздух цапли; их белые тела четко рисовались на полупрозрачной глубокой синеве небес.

— Какая красота! — воскликнула Жюстин.

Николас не отозвался.

У самых ворот в имение Итами Николас оставил машину; остальную часть пути он решил проделать пешком. Все вокруг говорило о том, что современные атрибуты роскоши и комфорта не свойственны этим местам, и ему казалось, что он оскорбит эти места, въехав сюда на автомобиле.

Они пошли по вымощенной плитками дорожке. Жюстин слегка касалась своей рукой его левой руки.

— Как сегодня твои пальцы? — спросила она.

— Уже лучше, — ответил он, как обычно.

— Уже чувствуют хоть немного?

— Им лучше, — мягко повторил он. — Просто лучше.

Жюстин посмотрела на него, гадая, как можно вернуть ему душевный покой.

Они поравнялись с каменным колодцем, выполненным в форме древней монеты. Он был круглым; напротив каждой из сторон света был выгравирован свой иероглиф: “камень”, “дождь”, “огонь”, “облако”.

Жюстин захотелось взглянуть на него поближе, и они сошли с дорожки. Внутренний, квадратного сечения водоем был заполнен водой, на камне рядом лежал сделанный из бамбука черпак.

— Я хочу пить, — сказала она, и Николас взял бамбуковое коленце. Они напились из него. Вода была холодная и вкусная. Уровень воды в колодце в этот момент понизился, и, когда Николас наклонился, чтобы положить черпак на место, он заметил выгравированную на дне идеограмму: “мити” — “путь”, “путешествие”.

Дом и участок чудом избежали серьезных повреждений во время землетрясения. Внешняя стена с южной стороны дома обвалилась, пострадали несколько росших рядом деревьев. Этим дело и ограничилось.

Но все равно прежнего уже не было. Это место выглядело поистине пустынным без Итами и ее многочисленных слуг. Она скончалась как раз в тот недолгий промежуток времени, который он провел в госпитале. Похороны состоялись через два дня, когда Николаса немного подлечили и он смог присутствовать на них. Теперь она покоится рядом с Цзон и полковником, согласно ее последней воле.

Седовласый доктор, лечивший ее более тридцати лет, сказал Николасу, что умерла она легко:

— Только что она была здесь, а через мгновение ее не стало.

Это было горьким утешением для Николаса.

Жюстин внимательно за ним наблюдала. В тот момент, когда они выходили из машины, на него что-то нашло. Она чувствовала это, когда брала его за руку, когда смотрела на его строгий красивый профиль. Пока они шли по покрытой гравием дорожке к дому, она не спускала с него глаз.