Демон осторожно усадил ребенка на каменный пол, спиной к зубцам ограждения.

Глянул вверх, дернув тяжелыми веками.

«Так смотрят слепцы! – пронзила сердце иглой чудная мысль. – Или нет: так смотрят… насквозь!»

Сале ощутила, как воздух над площадкой донжона содрогнулся от дикого напряжения эфирных полей. И Денница вместе с так и не пришедшей в чувство Ириной вновь застыли – чтобы каф-Малах попросту исчез.

Совсем.

Без всякого сияния и грома небесного – соль, и та явственней растворяется в воде.

– Вы не знаете, кто таков есть каф-Малах, пани Сале? – с отменной вежливостью осведомился умник-Теодор.

Не спеша, однако, убирать за пояс пистоль в присутствии консула.

– Каф-Малах? – насмешкой прозвучало от парапета. – Ой-вэй, хлопче, чему вас только по вашим бурсам православные меламеды учат?! Ну, ежели попросту, для гоев необрезанных – так это такой себе маленький ангел-еретик!

– Сатана? – заинтересованно обернулся Теодор, блестя окулярами. – Люципер?

– Бес это! Чортяка! Тот, кто в скале сидит! Мамку спортил, братика спортил… мне жизнь спортил…

Бормотание Гриня-чумака мало кого заинтересовало.

Жизнь ему спортили… а кому легко?

– Не кидался б ты, хлопче, такими Именами, – посоветовал консул, обращаясь то ли к чумаку, то ли к бурсаку.

Однако на вопрос так и не ответил.

И тут Сале вспомнила! Ну конечно! Ангел Силы ведь говорил ей…

– Это блудный Малах, Теодор. Блудный ангел. Тот, кто отказался от Служения во имя Свободы. Тот, кто однажды преступил Запрет…

Договорить не удалось. Глубоко внизу, в замке, раздался оглушительный грохот, треск, и следом – частая, слитная дробь выстрелов.

Когда-то, будучи по делу в ином Сосуде, Сале уже слышала, как стреляет подобное оружие. Но… откуда?!

И почти сразу женщина увидела: юный Денница, ребенок, которого она искала-презирала-боготворила, тихо оседает боком на выглаженный камень плит.

Бледный как смерть.

– Шмалько! Харя твоя непроспатая! Куды целишь?!

– Туды, пане сотник…

– Куды – туды? В божий свет?!

– Добро б в божий, пане сотник… Видали ж: один чортяка на земле, другой на небе! А рядом – и сказать боязно…

Кинул Логин шаблю в ножны.

Кого рубать? – Не Ондрия ж, есаула верного.

– А рядом с небесным пекельником дочка моя сияет, Ярина Логиновна! Это тебе сказать боязно, харцызяка? В тридцать три тебя рассвятых апостола?!

– Да так-то оно так, пане сотник… а все думаю: не мара ли? Отвели нам ясны очи черти да жидовня!

Подошел сотник к есаулу, глядит: а у Шмалька глаз его карий слезой плывет. Не он ли малую Яринку на коленке катал, за ус сивый драть позволял? Не он ли за панну сотникову сперва отчизну кинул, в пекло полез, а после боевых товарищей – и тех оставил?

Эх, пан Ондрий… пропадем мы тут, а все одно – вместе.

– Пошли, что ли?

– А то, пане сотнику… пошли. Только, не в обиду будь сказано: в какую сторону?

Петляла тропка под сапогами. Орали в кронах сосен дурные пичуги, изгалялись по-своему. Щебень мелкой осыпью тек впереди, шуршал змеюкой в осоке.

Била «ордынка» по бедру: что ж ты, хозяин? пить хочу!

Нечего ответить.

– Турчонка помнишь? – невпопад спросил Логин, глядя под ноги. – Слышь, Ондрий: турчонок, молоденький… под Хотином, в плавнях? Ты ему сперва ухо кромсал… помнишь?

Помолчал есаул.

Лоб наморщил.

– Не-а, – отозвался.

Ну и ладно.

* * *

Хлопцы ждали близ дареной чортопхайки.

Гром-бонбарь все кулемет по лоснящемуся боку гладил, ну точь-в-точь хлопец у плетня – ядреную девку; Забреха же на дорогу как уставился – прикипел.

Не спросили: куда Юдка Душегубец делся?

Чего им спрашивать? – и пан сотник на шаблях не из последних, и Шмалько уж чего-чего, а из рушницы шмалять горазд… и выстрел все слышали.

Они не спросили, а Логин и рассказывать не решился.

Байкой сочтут: примерзла рука у боевого черкаса, ан тут тебе и чортяки с ихними побрехеньками, и ангелы боженькины во облацех… и жид в небесах сгинул. Такие байки Рудому Паньку перед бабами складывать, а не сотнику валковскому.

– Зря вы, хлопцы, со мной остались! – само вырвалось у Логина; и не хотел, не думал, а сказалось в сердцах. – Надо было с нашими да с этими… у которых – декрет-универсал. Бились бы сейчас за счастье уж не помню кого… а так бьетесь – ровно мухи в склянице. Жужжим, да лбом в стенку – что крепче. Нет, правда: шли бы вы… может, догоните еще?

Дмитро Гром кулемет в последний раз огладил.

– А в рожу? – спросил.

Отродясь не бывало, чтоб москаль беглый, из милости в реестр вписанный, у сотника Логина Загаржецкого такое спрашивал.

Не бывало! – а вдруг заметил Логин: полегчало.

Аж улыбка усы раздвинула.

– Вон кому в рожу… – вдруг брякнул есаул Шмалько, и Забреха на чортопхайке моргать начал, будто соринка ему в глаз попала. – Пане сотник, вы погляньте: ишь, анчихрист, опять явился…

Впереди, у поворота сволочной дороги, что тянется над бездной из ниоткуда в никуда, стоял давешний чорт-миротворец.

Зенками бесстыжими лупал.

– Пулей бы! – безнадежно кинул есаул, и сам себе язык прикусил: бил ведь пулей! а толку?

А чортяка подумал-подумал, скрутил левой рукой кукиш, да такой щедрый, что и за неделю не обгадишь; скрутил и в сторону славных черкасов сунул. Пригляделся Логин: кукиш-то чудной! Лапа у чорта шестипалая, вот и торчит из фигуры оскорбительной не один – сразу два пальца, и оба не по-людски шевелятся.

Взыграло сердце у сотника валковского.

Прянул в седло, ожег коня ударом плети.

– За мной!

Только и услышал, как сзади копыта-колеса в сухой грунт ударили. А там уже слушать некогда было: вон он, исчезник проклятый, за поворот уходит.

Вре-ошь!

Тогда не достал, сейчас достану!

Свистел ветер в ушах: с-с-стой, с-с-сучий с-с-сын! Бедра в конские бока корни пустили, вросли намертво: не зверь, не человек – диво дивное несется единым телом, карать насмешника. Щебень из-под копыт врассыпную. Пичуги из крон лохматых – врассыпную. Думы черные, боль сердечная – сгинь, пропади, рассыпься!

Сотник Логин с хлопцами вражьей силе укорот дает.