Поскольку второе консульство Цезаря начиналось лишь с первого новогоднего дня, он продолжал оставаться диктатором, а потому сумел без помех наделить всех жителей Италийской Галлии полноправным гражданством. Давняя обида на несправедливость прошла.

Еще он восстановил в правах сыновей и внуков тех, кто пострадал от проскрипций Суллы, потом возвратил домой ссыльных. Но только тех, кого счел изгнанными незаконно. Так, Авл Габиний опять стал влиятельным римским гражданином, а Тит Анний Милон и Гай Верес — нет.

Каждому римлянину в знак благодарности за любовь и поддержку Цезарь выдал бесплатно лишнюю долю зерна, покрыв расходы золотом из кладовых храма Опы. Казна Рима на этот раз осталась нетронутой, но ему предстояло сделать там еще один большой заем для финансирования своей кампании в Македонии.

На десятый день своего пребывания в Риме он еще раз созвал Сенат, и так уже сбившийся с ног. «Вот оно, значит, что происходит, когда Цезарь спешит», — думали многие из почтенных отцов, тяжело отдуваясь.

— Завтра я покидаю Рим, — объявил он с курульного возвышения.

Его забавляло, что он стоит под статуей человека, который тут уже не хозяин. Настойчивые предложения убрать ее Цезарь отверг. Пусть Помпей Магн учится, как надо делать дела.

— Вы, конечно, заметили, что я не предпринимаю попыток лишить гражданства своих перебравшихся через Адриатику оппонентов. Я не усматриваю измены в их горячем желании обратить меня в пыль. Они просто неправы, они заблуждаются, они не видят, что хорошо, а что плохо для Рима. И я искренне надеюсь обойтись без кровопролития, как обходился без него до сих пор. Гораздо труднее мне простить им то, что они оставили вверенную их попечению Италию в хаосе, в состоянии, близком к упадку, к обвалу. Счастье, что я успел выправить положение. Поэтому они должны будут заплатить по счетам. Разумеется, Риму, не мне. Я присвоил статус врага Рима только одному человеку — царю Нумидии Юбе, за подлое убийство Гая Скрибония Куриона. А статусом друзей и союзников Рим наделил Бокха и Богуда, мавританских царей. Как долго меня не будет, не знаю, но я уезжаю в уверенности, что Рим, Италия и наши западные провинции будут и далее процветать при вашем заботливом и разумном правлении. Я также намерен вернуть отечеству наши провинции на Востоке. Такова сейчас моя главная цель.

Он умолк и обвел собравшихся медленным взглядом.

В тот день присутствовали даже колеблющиеся: дядя Цезаря Луций Аврелий Котта, его тесть Луций Кальпурнии Пизон и его племянник со стороны жены Луций Марций Филипп. Все имели очень суровый вид, считая себя выше таких вещей, как междоусобная борьба. Простительно для Котты, пережившего два удара. Может быть, простительно для Филиппа, по своему характеру неспособного ни в чем принять какую-либо сторону. Но Луций Пизон, высокий, смуглый, со свирепым оскалом (Цицерон как-то назвал его варваром), раздражал. Абсолютный эгоист. Его дочь слишком хороша и не заслужила такого отца.

Луций Пизон прочистил горло.

— Ты хочешь что-то сказать? — спросил Цезарь.

— Да.

— Тогда говори.

Пизон встал.

— Прежде чем ввязываться в войну, Гай Цезарь, не лучше ли снестись с Гнеем Помпеем и как-нибудь договориться о замирении?

Ватия Исаврик отреагировал незамедлительно, губами издав звук, выходящий за рамки приличий.

— Фу, Луций Пизон! — крикнул он. — А ты не думаешь, что для этого поздновато? Помпей в Фессалонике, он купается в роскоши. У него была масса времени, чтобы уладить все мирным путем. Он не хочет мира. А если бы и хотел, Катон с Бибулом воспротивились бы. Сядь и заткнись!

— А мне понравилось! — хихикал потом за обедом Филипп. — Сядь и заткнись! Как это деликатно!

— Что ж, — усмехнулся Цезарь. — По крайней мере, он хоть что-то сказал. А ты, распутник, плывешь по течению неколебимо, как баржа Птолемея Филопатора.

— Я люблю метафоры. Что это за баржа?

— Самое большое и самое раззолоченное судно на свете.

— По шестьдесят человек на весло?

— Чушь! — фыркнул Цезарь. — С таким количеством гребцов оно летело бы быстрей, чем снаряд баллисты.

Молодой Гай Октавий, широко открыв серые глаза, восторженно слушал.

— А ты что скажешь, Октавий-младший? — спросил Цезарь.

— Что страна, которая может построить такой большой корабль и покрыть его золотом, должна быть очень и очень богатой.

— Несомненно, — согласился Цезарь, пристально глядя на мальчугана.

Ему уже четырнадцать. В нем произошли некоторые изменения, связанные с половым созреванием. Но красота осталась. Он стал немного походить на Александра. Роскошные вьющиеся золотые волосы прикрывают его оттопыренные уши. Но Цезаря, весьма чувствительного к подобным вещам, больше обеспокоила не женоподобность подростка, а скорее отсутствие признаков возмужания. К своему удивлению, он обнаружил, что его тревожит будущее этого паренька. Он не хотел бы, чтобы тот ступил на путь, болезненно затрудняющий любую карьеру. Сейчас нет времени поговорить с ним, но когда-нибудь он это сделает. Когда выберет подходящий момент.

Последний визит его был к Сервилий. Та сидела одна.

— Белые ленточки в волосах тебе очень идут, — сказал Цезарь, удобно располагаясь в кресле после дружеского поцелуя.

— Я надеялась видеть тебя немного раньше.

— Время, Сервилия, мой враг. Но явно не твой. Ты ни на день не постарела.

— За мной хорошо ухаживают.

— Я слышал. Луций Понтий Аквила.

Она напряглась.

— Как ты узнал?

— У меня океан информаторов.

— Похоже, очень хороших.

— Теперь, когда он у Помпея, ты, должно быть, скучаешь.

— Всему всегда есть замена.

— Возможно. Я слышал, что Брут тоже в Эпире.

Уголки маленького рта опустились.

— Фу! Этого я никогда не пойму. Он держит сторону убийцы своего отца.

— Это было давно. Вероятно, Катон значит для него больше, чем давнее прошлое.

— Это ты виноват! Если бы ты не разорвал его помолвку с Юлией, он был бы с тобой.

— Как двое из твоих трех зятьев. Лепид и Ватия Исаврик. Но Гай Кассий и Брут в другом лагере. Ты в любом случае не проиграешь, не так ли?

Сервилия пожала плечами. Ей не нравилась эта холодная пикировка. Цезарь явно не собирался возобновлять отношения. Его взгляд, его поза говорили о том. Но, увидев его после десятилетней разлуки, она вновь почувствовала его власть над собой. Да, власть. Это всегда ее возбуждало. После него все другие мужчины казались ей пресными. Даже Понтий Аквила — не более чем средство утолить зуд. Цезарь постарел, разумеется, но, с другой стороны, ни на один день не стал старше. Появились морщины, но они свидетельствуют лишь о лишениях и преодоленных препятствиях. В отличной форме, строен, работоспособен. Как, несомненно, и та часть его тела, которую ей не увидеть уже никогда.