Суд пересмотрит дело, я похлопочу.

М а р и я. Ты слишком добр.

Б е р ч а н у. Страна должна благополучно закончить эту войну, зализать раны, как подстреленная лиса, и жить дальше.

М а р и я. Страна не должна быть лисой — сегодня с одним, завтра с другим, сегодня — раненная, завтра — излеченная, страна должна принадлежать людям, не лисам.

Птица наполняет ведро водой.

Б е р ч а н у. Все это детский лепет… Кто отец ребенка?

Тишина. Видно, как  П т и ц а  с полным ведром уходит.

Кому ты служишь?

М а р и я. Себе.

Б е р ч а н у. Прекрасно. Они тоже служат себе. И потому ни твоя жизнь, ни твоя смерть не потрясут их и не взволнуют. Пора понять, у нас жизнь человека, судьба человека никого не волнует. Мы нация без героев. Поставь себя на их место — тогда ты их поймешь.

М а р и я. Нет.

Б е р ч а н у. Почему же? У них есть дело, они служаки, не герои. Вы хотите, чтобы их лишили жалованья за то, что они не выполнили приказ. А если они его выполнят, их не только не накажут — их повысят в чине. Прошло шесть с половиной месяцев. Ты горда, но твоя гордыня не может скрыть элементарной истины. Ты боишься смерти.

М а р и я. Да.

Б е р ч а н у. Кто твои друзья? Ты боишься их?

М а р и я. Нет.

Б е р ч а н у. Тогда — нас?

Бьет колокол.

М а р и я. Себя.

Б е р ч а н у. Ну ты умрешь. Кто об этом узнает? Никто. А если и узнает, разве найдется человек, готовый умереть ради тебя? Нет. Никто не знает, что здесь происходит, — разве что гном в саду. Этот фаянсовый немой, спрятавшийся в цветах. Он не слышит, не видит. Он — гордость этого сада, его центр, он его возглавляет, элегантный мертвец. Умереть за здорово живешь — большого ума не надо.

М а р и я. Я — глупа, умирать не умею, молчать не умею и вовсе не похожа на этого великолепного гнома.

Колокол.

Б е р ч а н у. Прошло семь месяцев. Кто отец?

М а р и я. Не знаю. Это случилось в темноте.

Б е р ч а н у (смеется). Ну а как же иначе! Естественно.

М а р и я. В темноте, в полиции, на столе. Их было шесть, или восемь, или двенадцать. Не помню — я потеряла сознание и не знаю, кто из них отец, из тех, кто опрокинул меня на стол, потом на пол, на половик, пропахший хлоркой. Я ничего не помню, кроме того, что моя первая ночь любви воняла хлоркой, как вокзальные клозеты. Один из них, этих восьми, этих двенадцати, один из тех, кто надругался надо мной, — отец моего ребенка — моего чудесного ребенка, который сейчас бьет ножками в мой живот. (Плачет.)

Б е р ч а н у (отступая). Ты не должна ненавидеть эту ночь. Благодаря ей ты живешь, и у тебя будет ребенок. Не плачь, не проклинай, не обвиняй…

М а р и я. Я плачу от радости, что не зря жила.

Б е р ч а н у. Это не ненависть, это отвращение.

М а р и я (отвернувшись лицом к стене и подняв вверх руки, опирается на стену). Иди-ка ты отсюда и не спрашивай, кто отец… Моему ребенку достаточно знать, кто его мать, а об отце ему знать не обязательно. Так будет лучше. Уходи — так будет лучше.

Б е р ч а н у  уходит.

Неслышно подходит  П т и ц а.

П т и ц а (тихо). Мария…

Она не отвечает.

Мария.

М а р и я (все еще стоя лицом к стене). Не надо, Птица.

П т и ц а. Я принес тебе воробышка.

М а р и я (повернувшись к нему, видит птицу в его руке). Что мне с ним делать?

П т и ц а. Подержи его в ладони, ты услышишь, как бьется его сердце, почувствуешь тепло живого существа. (Отдает ей воробышка.)

М а р и я. Спасибо, Птица…

П т и ц а. Возьми и этот базилик. У него удивительный запах, он пахнет, даже когда завянет, запах его — бессмертен. Заткни его за ухо.

М а р и я (кладет цветок за ухо). Запах базилика сохранится, когда меня не будет.

П т и ц а (уходя). Что ты сказала?

М а р и я. Я сказала: спасибо за базилик, Птица.

П т и ц а. За базилик благодари землю. Это она его взрастила, не люди…

М а р и я. Спасибо, земля.

Птица уходит.

(Отпускает воробышка.) Спасибо, небо…

Входит  З а м б и л а.

З а м б и л а. Перейди ко мне — никто не увидит.

М а р и я. Нет… (Смотрит на небо.) Посмотри — радуга…

З а м б и л а (кланяется радуге). Господи, до чего же красиво. Радуга соткана из душ цыганок, убитых мужчинами… желтая, зеленая, красная, шлюхи, невинные, женщины и девушки…

М а р и я. Я многого не знаю — и уже не узнаю… Сколько тебе лет?

З а м б и л а. Двадцать семь.

М а р и я. Мне никогда не будет двадцать семь. Я не буду седой, у меня не выпадут зубы и не будет болеть поясница… (Смеется.) Я не доживу до восьмидесяти, когда дают ордена… Ни до восьмидесяти пяти, когда устраивают банкеты… Внуки, невестки — все это не для меня.

З а м б и л а. Иди. Если он придет, ты услышишь, как завопит он, будто укушенный змеей.

Пауза.

М а р и я. Попробую забыть и то, что мне еще предстоит узнать. О чем только я не мечтала: об одеяльце для ребенка, об автографе на театральной программке… И осенью я уже не буду собирать орехи в саду…

З а м б и л а. Иди… Как услышит, что я называю его крестный, так поймет, что его надули, и оставит тебя в покое. (Твердо.) Ух и посмеюсь я над ним, родненькая.

Кричит сова.

М а р и я. Когда кричит сова, у меня мурашки по коже.

З а м б и л а. Я от любого отделаюсь — не беспокойся… Ну что он мне сделает? Самое худшее — еще одного ребенка. Но этого он сделать не сможет. (Улыбается.) Уходи…

Мария идет.

Спокойной ночи.

М а р и я. Спокойной ночи, Замбила… (Уходит.)

З а м б и л а. Стемнело… Какое черное небо… Что там за облаками? И за луной? И за звездами? Какие там птицы? (Слушает.) Лягушки заквакали… Как зарядит дождь, они оживают в своем болоте… (Слушает.) И квакают, пока не заснут, счастливые. (Входит в камеру.) А что делают по ночам аисты, когда летят в теплые страны? Тучи аистов над морями и материками. Что они делают по ночам, ненаглядные, как называет их Птица. Плывут под луной аисты, парят аисты и спят, проплывая во сне над морями, ненаглядные. (Входит в камеру Марии.)

Входит  Д а в и д, следом за ним — ч е т ы р е  с т р а ж н и к а.

Д а в и д. Итак, все в порядке. Все заперто. Прекрасно. Все спокойно. (Удивляясь.) Подумать только, что сообщил мне старикашка Константин Ирос! Будто он получил с фронта извещение о моей смерти. Он мне сообщает, что я мертв. Это известие кажется мне несколько преувеличенным. Есть ведь и другие Мироны Давиды. Может быть, это уведомление касается того, кто должен был бы находиться здесь. (Похлопывает стражников по плечу.) Спокойной ночи, ребята. У меня еще есть дело… Я мужчина — скажу без хвастовства. Я лишил невинности тридцать шесть девственниц. Может вам покажется,