ради достоинств истории, которая пришла мне на память, — ибо она поистине заслуживает внимания славного французского дворянства из-за редкостных и замечательных подробностей, в ней содержащихся, — я позволяю себе отклониться от текущего столетия, покидаю пределы отечества и соседних государств и устремляю взор на историю королевства Датского. История эта может служить образцом и примером и доставить удовольствие французскому читателю, а ведь именно ему я тщусь угодить, именно для его пользы и блага осматриваю каждый цветок в садах поэзии с надеждой извлечь хоть каплю чистого и сладкого нектара, дабы заслужить у соотечественников одобрение моим трудам. Рвения моего нисколько не охлаждает равнодушие наших неблагодарных времен, когда люди, отдающие свой труд на общую пользу, всеми забыты и оставлены без всякого вознаграждения, хотя своим усердием делают честь Франции и снискивают ей высокую славу. Впрочем, нередко виновны в этом сами они, а не сильные мира, занятые другими, на первый взгляд более важными делами. Про себя могу сказать, что вполне доволен своей жизнью; лучшей наградой мне служат удовольствие и свободная игра мыслей, сопутствующие моим занятиям; к тому же меня любит на верную службу французская знать; пользуясь благосклонностью образованных господ, которым я воздаю заслуженные почести, я не обойден и уважением простых людей, хотя их суждениями нельзя руководствоваться всецело, ибо они недостаточны для увековечения славного имени, все же могу почесть себя счастливым: немного найдется французов, которые погнушались бы читать мои книги. Напротив, многие ими восхищаются. Правда, немало у меня и завистников, которые возводят поклепы на мои писания;[516] но и им я по-своему благодарен, так как они вынуждают меня удвоить старания, чем я снискиваю еще больше славы и почета, чем имел прежде. Вот самая великая моя радость и самое лучшее богатство моих сундуков! По мне, это куда приятнее, чем владеть всеми сокровищами Азии, но оставаться безвестным.

Однако вернемся к нашей истории и начнем издалека. Надобно вам знать, что задолго до той поры, когда датчане приняли веру Христову[517] и сподобились святого крещения, они были диким и свирепым народом, а короли их отличались жестокостью, не ведали ни клятвы, ни верности и то и дело сбрасывали один другого с престола, нанося друг другу обиду и урон, отнимая богатства, доброе имя, а чаще всего и самую жизнь; они даже выкупа за пленных не назначали, а приносили их в жертву беспощадной мести, ибо таковы были их души и обычаи. Если же попадался среди них добрый король или другой властитель, желавший следовать велению сердца и поступать добродетельно и учтиво, за что его любили подданные (ибо добродетель мила даже пороку), то зависть и злоба соседних вождей не унимались, покуда они не очищали землю от слишком человеколюбивого государя.

Так вот король Дании Рорик, умиротворив мятежных князей и прогнав с датской земли свевов[518] и славян, разделил свое королевство на провинции и поставил во главе Каждой особых правителей, которые позднее (как было и во Франции) получили титулы герцогов, маркизов и графов. Правители Ютландии (ныне эта местность называется обычно Дитмаршем, а расположена она на Кимврийском Херсонесе,[519] на узкой полоске земли, которая вдается глубоко в море и северным своим концом смотрит на берег Норвегии) он поставил двух сеньоров, сыновей Гервендила, прежде княжившего в Ютландии, людей большой отваги, по имени Хорввендил и Фангон.[520] Надо вам знать, что в те времена у датчан высочайшим почетом награждались те из воителей, которые владели искусством пиратства и морского разбоя и совершали набеги на владения соседей, опустошая их берега. Самую же громкую хвалу и славу заслуживал тот, кто разорял наиболее отдаленные побережья и острова. Сильнейшим в таковых делах считался Хорввендил; имя его гремело среди всех пиратов, разбойничавших на море и грабивших гавани Северной Европы. Счастье Хорввендила не давало покоя королю Норвегии по имени Коллеру; он не мог стерпеть, что Хорввендил превзошел его воинской доблестью и затмил завоеванную им в морских набегах славу. Честь имени, больше чем жажда наживы, побуждала этих царственных варваров губить друг друга; они даже не помышляли о том, что ведь и сами могут погибнуть от руки какого-нибудь смельчака. Честолюбивый король норвежцев вызвал на поединок Хорввендила, и тот принял его вызов, но с условием: побежденный лишится всех своих богатств, находящихся на кораблях, а победитель придаст его прах земле со всеми подобающими почестями, ибо уделом побежденного будет смерть. К чему долго толковать? Король — хоть он был крепок телом, отважен душой и искусен в бою — потерпел поражение и был убит датчанином. Хорввендил, в точности исполнив уговор, велел насыпать над его могилой высокий погребальный холм, соответственно его королевскому сану, как принято было по обычаям и суевериям того века, после чего забрал себе все богатства норвежской короны и предал смерти сестру покойного короля, храбрую воительницу, а потом разгромил и разграбил все северное побережье Норвегии, вплоть до Северных островов. Он вернулся из похода с несметными богатствами и новым ореолом славы и тотчас же отправил своему королю и сеньору Рорику львиную долю добычи, дабы снискать его благоволение и завоевать место среди приближенных. Рорик, весьма довольный подношением и тем, что столь славный воин охотно признает себя его вассалом, оказал ему и почет и дружбу, а сверх того и особенную милость, отдав за него свою дочь Герутту, в которую Хорввендил был влюблен. Более того, в знак особого отличия он сам отвез невесту к жениху в Ютландию, где они сыграли свадьбу по старинному обычаю. Чтобы не затягивать повествование, скажу сразу, что от этого брака и родился Гамлет, историю которого я хочу вам рассказать и которому посвящена эта повесть.

Фангон, соправитель Хорввендила, был завистлив. Досада на брата точила его сердце за добытую в воинских делах славу, а пуще того глупая ревность к королевской дружбе и милости; он опасался, как бы не лишиться своей доли власти над вверенной им обоим провинцией; а вернее сказать, ему захотелось стать нераздельным ее властителем. Но для этого надо было устранить Хорввендила. И потому он решил, как это впоследствии и осуществилось, умертвить своего брата.

Фангон совершил злодейство без особого труда, ибо никому и в голову не приходило заподозрить его в подобном умысле; все считали, что узы дружбы и кровного родства не могли породить иных чувств, кроме добрых и почтительных. Но, как я уже сказал, жажда власти перешагнет и через братскую кровь, и через дружбу, и через веления совести, ибо не считается с