– Брат! – сказала она. – Я не буду с тобой хитрить – это унизительно. Представления о добре и зле смешались для меня. Я не знаю, что такое «зло», с тех пор как я усомнилась в том, что есть «добро». Так не суди меня строже, чем принято судить безумную. Впрочем, возможно, ты отнесешься серьезно к мыслям, которые я попытаюсь изложить; готова поклясться, что они прекрасно выражают мои теперешние чувства.

– Что бы ты ни сказала, Андре, что бы ты ни сделала, ты всегда будешь для меня самой дорогой и любимой на свете.

– Благодарю тебя, мой единственный друг. Смею сказать, что я окажусь достойной того, что ты мне обещаешь. Я жду ребенка, Филипп. Богу было угодно, – так я, по крайней мере, представляю это себе, – покраснев, прибавила она, – чтобы материнство явилось для женщины состоянием, сходным с оплодотворением у растений. Плод – следствие цветения, во время которого растение готовится… Для женщины такое цветение, как я это понимаю, – любовь.

– Ты права, Андре.

– А я, – с живостью продолжала Андре, – не успела подготовиться. Я – аномалия. Мне не дано было познать ни любви, ни желаний. Я столь же чиста сердцем и помыслами, как и телом… И тем не менее., печальное превращение!.. Бог посылает мне то, чего я не желала, о чем даже и не мечтала… Почему тогда Он не посылает плодов дереву, которому суждено остаться бесплодным?.. Откуда возьмутся во мне чувства, инстинкты? Где мне взять на это силы?.. Женщина, в муках дающая жизнь своему ребенку, знает, ради чего она терпит эти муки; я же ничего не знаю, я трепещу от одной мысли об этом, я подхожу к дню родов, словно к эшафоту… Филипп, Бог меня проклял!..

– Андре, сестренка!

– Филипп, – горячо продолжала она, – я испытываю ненависть к своему будущему ребенку!.. Да, я его ненавижу! Я буду помнить всю жизнь, – если мне суждено жить, Филипп, – тот день, когда внутри меня впервые шевельнулся мой смертельный враг, которого я ношу под сердцем. Я до сих пор не могу без дрожи вспомнить столь дорогое каждой матери, а для меня ненавистное первое движение ребенка; я сгораю от ненависти, и хула готова сорваться с моих дотоле невинных губ. Филипп, я дурная мать! Филипп, на мне Божье проклятие!

– Во имя Неба, Андре, успокойся! Не губи свою душу. Этот ребенок – плоть от твоей плоти, я люблю этого ребенка, потому что он – твой.

– Ты его любишь? – вскричала она, побледнев от гнева. – Как ты смеешь говорить это мне, как ты можешь любить мое и свое бесчестье? Ты посмел сказать, что любишь вечное напоминание о преступлении, отпрыска подлого преступника!.. Я тебе уже сказала, Филипп, без страха и лицемерия: я ненавижу ребенка, я его не просила! Я питаю к нему отвращение, потому что он, возможно, будет похож на своего отца… Отца!.. Я умру когда-нибудь от одного этого слова!.. Боже мой! – вскрикнула она, бросившись на колени. – Я не могу убить ребенка при его рождении, потому что ты, Господи дал ему жизнь… Я не могла лишить себя жизни, пока вынашивала его, потому что самоубийство запрещено наравне с убийством. Господи! Прошу Тебя, молю Тебя, заклинаю Тебя, если Ты есть. Боже правый, если Ты заступник сирых на земле, если Ты не хочешь, чтобы я умерла от отчаяния, живя в позоре и слезах. Боже мой, прибери этого ребенка! Господи, убей его! Господи, избавь меня от него, отомсти за меня!

Она в исступлении стала биться головой о мраморный наличник, несмотря на все усилия Филиппа и вырываясь у него из рук.

Внезапно дверь распахнулась: вернулась служанка в сопровождении доктора, которому достаточно оказалось одного взгляда, чтобы понять, что произошло.

– Сударыня! – заговорил он присущим лекарям спокойным тоном, который одних принуждает к смирению, других – к повиновению. – Сударыня! Не надо преувеличивать свое представление о предстоящем вам испытании, оно не за горами Приготовьте все то, о чем я вам рассказал дорогой, – обратился он к служанке. – А вы, – сказал он Филиппу, – будьте более благоразумны, чем ваша сестра, и вместо того, чтобы разделять ее страхи или слабости, помогите мне ее успокоить!

Андре, пристыженная, встала. Филипп усадил ее в кресло.

Больная покраснела, изогнулась от боли, вцепившись в бахрому на кресле, и из ее посиневших губ вырвался первый крик.

– Ее страдание, падение и ярость ускорили начало схваток, – пояснил доктор. – Идите к себе, господин де Таверне и.., мужайтесь!

С затрепетавшим сердцем Филипп бросился к Андре; она все слышала и дрожала от страха; несмотря на боль, она приподнялась и обеими руками обхватила брата за шею.

Она прижалась к нему, прильнула губами к его холодной щеке и прошептала:

– Прощай! Прощай! Прощай!

– Доктор! Доктор! – в отчаянии вскричал Филипп. – Вы слышите?..

Доктор Луи вежливо, но настойчиво развел двух несчастных, Андре снова усадил в кресло, Филиппа проводил в его комнату, потом запер на задвижку Дверь, соединявшую комнату Филиппа с комнатой Андре, задернул занавески, прикрыл другие двери. Так он словно решил похоронить в этой комнате тайну, которая должна была возникнуть между доктором и женщиной, между Богом и ими обоими.

В три часа ночи доктор распахнул дверь, за которой плакал и молился Филипп.

– У вашей сестры родился мальчик, – объявил он. Филипп всплеснул руками – Не ходите к ней, – сказал доктор, – она спит.

– Спит… Доктор! Неужели она и вправду спит?

– Если бы дело обстояло иначе, я бы вам сказал:

«у вашей сестры родился мальчик, но она умерла от родов…» Да вы сами можете увидеть.

Филипп просунул голову в дверь.

– Послушайте, как она дышит…

– Да! Да! – прошептал Филипп, обнимая доктора.

– А теперь, как вы знаете, мы уговорились с кормилицей. Проходя сегодня по улице Пуэн-дю-Жур, где живет эта женщина, я дал ей знать, чтобы она была готова… Однако только вы можете привезти ее сюда, меня там не должны видеть… Пока ваша сестра спит, поезжайте за ней в моей карете.

– А как же вы, доктор?

– Мне нужно еще зайти на Королевскую площадь к одному почти безнадежному больному… Плеврит… Я хочу провести остаток ночи у его изголовья, чтобы понаблюдать за тем, как ему дают лекарства, а заодно и за их действием.

– На улице холодно, доктор.

– У меня пальто.

– Время сейчас ненадежное…

– За последние двадцать лет меня раз двадцать останавливали ночью на улице. Я неизменно отвечал: «Друг мой, я – лекарь и иду к больному… Хотите, я отдам вам свое пальто? Возьмите, только не убивайте меня, потому что если я не приду, больной умрет». И заметьте, сударь: пальто служит мне двадцать лет. Воры ни разу на него не позарились.

– Милый доктор!.. Вы придете завтра? – Завтра в восемь я буду здесь. Прощайте! Доктор объяснил служанке, как надо ухаживать за больной, и приказал не отходить от нее ни на шаг. Он хотел, чтобы ребенка поместили рядом с матерью. Однако Филипп уговорил доктора унести младенца, памятуя о недавних словах сестры.