— Может, я прошляпила что-то в воспитании? С отцом Глеба мне жилось ой как несладко! Когда крепилась, а когда и силушек не хватало. Ходила как в воду опущенная, ревела прямо при детях. А то и срывала на них свои обиды. Глеб рос особенно впечатлительным. Не могло все это не отложиться. Вот он и ожесточился, видимо. Отсюда неверие в добро, цинизм. Взять хотя бы то, как Глеб поступил с мачехой, — продолжала Калерия Изотовна. — Даже я, человек, который, кажется, должен был бы ненавидеть Злату, и то жалела её до слез. Ведь, по существу, последние годы она была для Глеба матерью. Вы знаете, что он ушёл жить к ним?

— Знаю, — подтвердил капитан.

— Глеб у неё всегда был чистенький, наглаженный, ухоженный, прямо весь сиял! И что же? Когда Злата осталась, как говорится, у разбитого корыта, Глеб отплатил ей чёрной неблагодарностью. Видите ли, в посёлке Злата с Семёном Матвеевичем заняли дом, предназначенный для яслей. Кому это понравится? Люди осуждали их. Можете представить, каково ей было остаться одной среди них! Злата умоляла Глеба помочь ей как-нибудь перебраться в город, но он даже пальцем не пошевелил. Да ещё востребовал с неё какой-то карточный долг за отца, — сокрушалась Калерия Изотовна.

Они неспешно прогуливались по тихому двору, ребёночек не беспокоил — мирно спал в своей колыбельке.

— От всех этих переживаний у бедной Златы на нервной почве отнялись ноги, — продолжала Ярцева-старшая. — Уж я гнала в Ольховку Глеба, гнала! Поезжай, говорю, помоги! Куда там! Ни разу не съездил! Спасибо, Родион иногда выбирает время, навещает её. Душевный! Не в пример Глебу.

Виктор Павлович спросил, какие взаимоотношения были у братьев.

— В детстве — водой не разольёшь, а потом стали отдаляться друг от друга. Перед смертью же Глеба и вовсе разошлись окончательно. Я виновата…

— Калерия Изотовна тяжело вздохнула и замолчала.

— Чем же? — поинтересовался Жур.

— Вы квартиру нашу не видели, — показала она на свои окна. — Одно название, что трехкомнатная. Комнатки — клетушки! Всего тридцать два квадратных метра. И это на семь человек! Ну а когда Глеб остался один, я предложила ему поменяться квартирами. Он отказал. Родион узнал, разозлился, говорит: пусть подавится своими хоромами! Строго-настрого предупредил меня, чтобы больше не унижалась. Сказал: считай, что у тебя нет сына, а у меня — брата! Да, так и сказал. А когда узнал, что Глеб утонул, ни слова не говоря снял со сберкнижки деньги, что копил на машину, и полетел в Южноморск, за телом нашего младшего. И похоронили честь по чести. Правда, кое-кто ехидничал: какие, мол, это расходы по сравнению с тем, что достанется нам после Глеба. А вы знаете, что заявил мне Родион? Из тех денег нам не нужно ни копейки! Грязные они, мама! А я уж знаю: если старший сын сказал, то ни за что не отступится от своих слов.

— Калерия Изотовна, — спросил капитан, — чем объяснил Глеб свой отказ поменяться квартирами?

— Якобы решил перебраться в Москву и уже обмен нашёл.

Виктор Павлович осторожно прощупал, ведала ли Калерия Изотовна, какими неблаговидными делами занимался её младший сын? Она кое о чем догадывалась, но толком ничего не знала. Как и людей, с кем был связан Глеб.

Проснулся младенец, и Ярцева поспешила домой менять пелёнки. Виктор Павлович помог доставить коляску к дверям квартиры и попрощался: была самая пора ехать к Гридневу.

Когда Виктор Павлович подходил к знакомому одноэтажному дому барачного типа, в душе всколыхнулась горечь перенесённой недавно незаслуженной обиды.

Несмотря на то что был день, в окне Гриднева горел зеленоватый неоновый свет. Открыл капитану сам инженер. Большеротый, коренастый, в старых потёртых брюках и майке, он вопросительно уставился на пришедшего.

— Жур, — представился Виктор Павлович.

Хозяин смутился, предложил зайти, заметался по комнате в поисках рубашки, которую поначалу надел наизнанку.

«Слава богу, Орыси и впрямь нет», — подумал в это время капитан, оглядывая комнату.

Теперь она напоминала мастерскую. Стол, в прежние посещения Жура покрытый скатертью, был превращён в верстак. На нем лежали всевозможные инструменты, какие-то детали, провода, были привинчены тиски и небольшой станочек. Над столом горела лампа дневного света.

— Садитесь… Прошу, пожалуйста… — все ещё суетился Гриднев.

Он старался не смотреть в глаза Журу.

Виктор Павлович устроился на предложенном стуле, а хозяин — на табуретке.

— А где Ореста Митрофановна? — поинтересовался оперуполномоченный уголовного розыска.

— К сожалению, будет не раньше чем часа через два, — поспешно ответил инженер. — И если вы к ней…

— Нет-нет, — перебил капитан, радуясь, что избежит-таки встречи со Сторожук. — Я к вам.

— Да, да, понимаю! — нервно заёрзал на табурете хозяин. — Я перед вами страшно виноват! Но, честное слово, Виктор Павлович, я… я…

Гриднев хотел ещё что-то сказать, но, видимо, от сильного волнения не нашёл подходящих слов.

— Ладно, что уж, — отмахнулся капитан, которому неприятно было возвращение к прошлой истории.

Но Гриднева, вероятно, мучили угрызения совести, и он, заикаясь и волнуясь, поведал Журу о том, как познакомился с Орысей на прошедший Новый год у Ярцевых и влюбился в неё без памяти. Он забрасывал её письмами в Трускавец, в которых умолял Оресту выйти за него замуж, но она ни разу даже не удосужилась ответить. Потом он узнал, что предмет его страсти перебрался из Прикарпатья в Москву. След затерялся. Гриднев уже отчаялся когда-нибудь увидеть Орысю, но вдруг однажды, в начале ноября, встретил в Средневолжске возле детского садика, куда ходит сынишка Сторожук Дима. Ореста, конечно, сразу узнала инженера. Разговорились. Оказывается, она только что с поезда, остановиться негде, Гриднев тут же предложил ей свою комнату, которую дали ему на предприятии буквально неделю назад. И, о чудо, Орыся приняла его предложение! Однако ещё большим чудом, в которое Федор не может до конца поверить до сих пор, было её согласие стать его женой.

— Вы, как мужчина, должны понять! — с горячностью оправдывался инженер. — Я совершенно не отдавал себе отчёта, когда увидел избитую Орысю… Попадись мне в тот момент, кто её так, задушил бы собственными руками! — Он показал кисти с растопыренными сильными пальцами.

— Вы думаете, Роговой отвязался от Оресты окончательно? — спросил Жур, переводя разговор в нужное русло. — Она не говорила, не появлялся ли он в эти дни?

— Пусть только появится! — грозно произнёс электронщик. — А ей наказал, чтобы сразу же сообщила мне! И вообще, предупредил Орысю, чтобы не ходила одна по улицам и никого не пускала в дом. Сегодня уговорила отпустить её в детсад, по Димке соскучилась. — Он вздохнул. — Не мог отказать…

Гриднев посетовал на то, что бывший муж Сторожук не хочет отдать ей сына. Инженер пытался побеседовать с отцом Димки, но тот даже слушать не пожелал об этом.