— Хватит, Нейл, — сказала Ульрика. — Возвращайся в приемную, Джек. Нейл поддался своей предрасположенности к приступам ярости.

— Ну да, а Ульрика уже давно поддается своей предрасположенности к…

— Я сказала, хватит! — Пора было брать контроль в свои руки. Единственный способ сделать это — прибегнуть к власти, данной ей должностью, даже если в результате Нейл выполнит угрозу и поведает совету попечителей о ее отношениях с Гриффом. Она сказала, обращаясь к Нейлу и Джеку: — Если вы не хотите пополнить ряды безработных, то предлагаю вам немедленно вернуться к своим обязанностям.

— Эй! — запротестовал Джек. — Я ведь зашел только…

— Да, я знаю, — спокойно ответила ему Ульрика. — Мои слова в большей степени относились к Нейлу. И не забудь, что я сказала, Нейл: делай, что считаешь нужным, только откажись от адвоката.

— Сначала ты окажешься в аду.

— И что же ты такое скрываешь, что без помощи адвоката тебе не выпутаться?

Джек переводил взгляд с Ульрики на Нейла и обратно, наконец выругался: «Ни хрена себе!» — и оставил их выяснять отношения.

— Я этого не забуду, — такой была последняя фраза Нейла.

— Очень надеюсь, — парировала Ульрика.

Нката испытывал отвращение к ситуации, к тому, что он делал, и к самому себе, сидящему бок о бок с Хильером перед собранием вновь активизировавшихся журналистов. Только трагедия может с такой силой возбудить их интерес. Только трагедия с человеческим лицом может хотя бы на время заставить их с сочувствием отнестись к столичной полиции.

Он догадывался, что именно так рассуждает Хильер, который уже выступил с заявлением и теперь отвечает на вопросы из зала. Вот теперь пресса ведет себя так, как нужно, всем своим видом и поведением говорил помощник комиссара. Теперь они хорошенько подумают, прежде чем наброситься с упреками на полицию, ведь как раз сейчас в больнице жена одного из сотрудников полиции борется за свою жизнь.

Только она не борется за свою жизнь. Она вообще ни за что не борется, потому что ее больше нет.

Он сидел без движения. Он не прислушивался к тому, что говорят, но для Хильера это не имеет ровно никакого значения. Все, что от Нкаты требуется, — это сидеть с видом свирепого и готового броситься в бой воина. Большего никто и не просит. И Нката ненавидел себя за то, что исполняет требуемое.

Его уговорил Линли. Нката вывел его из кабинета помощника комиссара, обхватив суперинтенданта за плечи, и то объятие выражало не только настойчивое требование, но и преданность. В тот миг Нката осознал, что готов на все ради этого человека. И испугался, потому что уже долгие годы говорил себе, что единственно важным фактом в жизни является успех. Выполняй свою работу, а все остальное пусть течет мимо — как вода. Не обращай внимания на то, что думают другие, это не имеет значения. Имеет значение только то, что ты знаешь и кто ты такой.

Казалось, что Линли всегда понимал и принимал такую позицию Нкаты, хотя они ни разу не заговаривали о ней. И Линли понимал и принимал ее даже сейчас, в своем полубезумном от горя состоянии.

Нката вывел его из кабинета Хильера. Выходя, он услышал, как помощник комиссара снимает телефонную трубку. Скорее всего, Хильер собирался вызвать охранников, чтобы те выпроводили Линли из здания, поэтому Нката, по-прежнему обнимая Линли за плечи, направился в такое место, куда охрана не догадается заглянуть, — в библиотеку на двенадцатом этаже здания, откуда открываются панорамные виды на город и где всегда безлюдно и тихо. В этой тишине Линли рассказал Нкате самое худшее.

В обрушившейся на него трагедии было нечто еще более страшное, чем смерть жены. Худшее состояло в том, что от него хотели врачи.

Он рассказал об этом, уставив невидящий взгляд в окно.

— Аппараты могут поддерживать в ней дыхание еще много месяцев. Столько, сколько потребуется, чтобы произвести жизнеспособного… — Он замолчал. Потер ладонями глаза. Выглядел он кошмарно. Это такое расхожее выражение — выглядеть кошмарно, думал Нката, стоя рядом с Линли. Но суперинтендант не просто выглядит кошмарно, осознал он, а живет в кошмаре. — Не существует способа измерить вред, который нанесло мозгу младенца отсутствие кислорода. Но вред был нанесен. Врачи уверены на… сколько же? На девяносто пять процентов уверены в том, что нарушения будут, потому что Хелен слишком долго не дышала — двадцать минут или даже больше, и если это разрушило ее мозг, то вполне логично предположить, что…

— Босс, это же… Вы не должны…

Нката не знал, что еще можно сказать в такой ситуации.

— Узнать заранее невозможно, Уинстон. Можно только выбрать. Держать ее на искусственном дыхании еще два месяца, хотя три было бы идеально… если только сейчас вообще можно говорить об идеальном, а потом посмотреть, что можно сделать с ребенком. Вскрыть ее, вынуть младенца, а потом похоронить тело. Потому что ее больше нет. Только тело. Дышащий труп, если угодно, из которого можно вырезать живого, пусть и необратимо искалеченного ребенка. Вы должны принять это решение, сказали мне врачи. Подумайте над этим, говорят. Не надо торопиться, конечно, потому что это решение на труп никак не повлияет.

Нката понимал, что, скорее всего, врачи не использовали слово «труп». Линли сам намеренно повторял его снова и снова, потому что такова была жестокая реальность. И еще он понимал, какой сенсацией станет или уже стала эта новость: жена графа мертва, ее тело превращено в инкубатор растущего в нем зародыша, последующее рождение (можно ли это назвать рождением?), когда оно наконец свершится, будет описано на первых страницах всех газет, потому что разве можно упустить такой сюжет, а потом, периодически, продолжения, возможно — раз в год, по договоренности, на которую придется пойти с прессой («Не лезьте в нашу жизнь, дайте нам шанс справиться с ситуацией, и тогда время от времени мы будем сообщать вам, как дела у ребенка, даже разрешим сфотографировать, только оставьте нас в покое, пожалуйста, оставьте нас в покое»).

Все, что Нката сумел выговорить, было:

— О! — и даже этот короткий звук вырвался из его горла с трудом, как стон.

Линли взглянул на него.

— Я сделал из нее жертвенного агнца. Как мне жить с этим?

Нката знал, о чем говорит Линли. Хотя сам он в глубине души не верил своим словам, он все-таки сказал:

— Босс, это не вы. Вы не должны так думать. Вы не виноваты.

Потому что если Линли поверит в то, что трагедия свершилась по его вине, то неумолимая логика скует цепь, кольца которой приведут к Нкате, а он этого не вынесет, он ясно понимал, что не вынесет. Ведь план суперинтенданта занять Митчелла Корсико эпизодами из жизни аристократа частично был направлен на то, чтобы отвлечь внимание репортера от остальных членов команды, и в первую очередь — от Нкаты, у которого было самое впечатляющее прошлое из всех, кто имел отношение к следствию.

Словно читая мысли Нкаты, Линли ответил: