нам. Ну Горкин сам нам и ключи отдал. Широко так их на стол швырнул. «Берите, говорит, ваши карты выиграли». Ну все будто ладно. Утром — в главный магазин. Комиссия с нами, приказчики. Макарычу все ходы и выходы знакомы. Прямо в меховой отдел. А там пусто. Что такое? Вчера все было на месте, а нынче хоть шаром покати. А мальчонка тут один и говорит: «А Митрий Федорыч был с грузовыми извозчиками. Уж, поди-ка, в катер погрузили».—«Так у нас же ключи»,— говорим. А мальчонка свое: «И у Горкина ключи. Я ему еще в чемоданы все столовые и чайные приборы, что из серебра, сложил». Макарыч на извозчика — и на Волгу. Пока я сообразил ехать за ним, время-то и утекло. Доскакал я до Волги, да поздно. Катер с Горкиным уже за островом скрылся. Извозчик, что Макарыча вез, рассказал: схватился Макарыч с Горкиным на берегу, как раз у сходней, что на катер вели, ну да разве враг с пустыми руками будет? Два выстрела из револьвера дал в Макарыча Горкин. Вот и все...

А он где? Он, шайтан его глотай, где?! — закричал Ибрагимыч.— Ловить надо, вешать надо!

Далеко ушел, Ибрагимыч. Рыбу легче поймать, чем человека на Волге. Ушел. В Персию ушел.

Бабаня шевельнулась, видимо собираясь что-то сказать, но дядя Сеня попросил:

—Марья Ивановна, голубушка, не расспрашивай, не надо.

Бабаня согласно кивнула головой. И в горнице долго стояла тишина. Прервал ее Григорий Иванович. Поднявшись, он твердо и строго произнес:

—Придет час, мы его и в Персии достанем.

Тоскливое чувство, что уже никто из нас никогда не увидит и не услышит Макарыча, уступило место злому, торжествующему ожиданию встречи с Горкиным...

Утром дядя Сеня попросил меня сбегать к Александру Григорьевичу и пригласить его к нам.

Александр Григорьевич жил далеко от нас, и я, торопясь, обдумывал, как мне сократить путь. Решил, что через базар ближе, и нырнул в ворота. Народ на базаре не двигался, а, как-то странно скучившись, молча смотрел в одну сторону. В тишине оглушающе грохали навесные створы на мясных лавках, двери мучных лабазов. Вдруг возник шум, толпа колыхнулась, взворошилась, побежала. Вал бегущих подхватил меня, завертел и вынес на Завражную. Улица была забита народом, и из толпы неслось:

Бей их, бей!

Дави гадов!

Я вскочил на скамью возле чьих-то ворот.

По улице четверо с винтовками, двое с оголенными шашками вели комиссара просвещения Майорова. Происходило что-то невероятное, необъяснимое. Я понял, что мне сейчас же, немедленно надо к кому-то бежать, сказать... В эту минуту прошмыгнули два подростка, выкрикивая:

Григорь Ваныча тоже заарестовали!

И Кутерланова!

Бежим на Троицыну площадь, их всех туда гонят!

Я ринулся домой, к дяде Сене. Он, только он был нужен мне в эту минуту.

Базар уже опустел. А когда я выбежал на свою Самарскую, увидел Ибрагимычева рысака. Ибрагимыч, в каком-то рыжем домотканом азяме нараспашку, гнал коня, свистя и гикая, а дядя Сеня, без фуражки, держа в руке наган, стоял в санях, обняв Ибрагимыча и держась за него. Я крикнул. Махмут осадил коня, махнул рукой:

—На телеграф! К Палычу! — и вновь пустил во всю мочь рысака.

На крыльце почтовой конторы с винтовками стояли Пал Палыч и дедушка. На нижней ступеньке, прикрытый тулупом, сидел отец Григория Ивановича. Всклокоченный, страшный, он тянулся ко мне дрожащей рукой, что-то хотел сказать и не мог.

—Ромашка! — сбегая с крыльца, крикнул Пал Палыч и всунул в карман моего пиджака ключи.— Ты, того-с, беги ко мне в избу. И никуда из нее. Запрись и сиди. Офицеры-подлецы и эсеры... восстание! Понимаешь!— И он толкнул меня.— Не робей! Телеграф работает. Из Сулака на выручку скачут, из Николаевска...

—Ромка-а! — с трудом выкрикнул старик Чапаев и поманил меня рукой.

Я кинулся к нему.

—На Лягушевке-то все фронтовики, и никто ничего не знает. Не добежал я, уморился.

А Пал Палыч кричал:

—Кому сказано, беги!

Я побежал. Но не в избу Пал Палыча, а на Лягушевку, по домам фронтовиков, которых знал, поднимал их на ноги. А когда обежал всех, бросился на Троицкую площадь. Ни робости, даже пустяковой боязни не ощущалось. Было тревожно, однако эта тревога не подавляла, а только настораживала и будто прибавляла сил. Пробегая мимо чьего-то плетня, я вывернул из снега вязовую подпорину и побежал дальше.

Вот она и Троицкая площадь. Народу, народу!.. Люди умудрялись повисать на воротах, влезать на заборы, на крыши. Тысячеголосый гул перекатывался из конца в конец, звенел выкриками, резкими пересвистами. Я протолкался вперед. Середина площади свободная, чистая, а по ней в редком окружении вооруженных темной кучкой шли балаковские комиссары. Последний в группе — Григорий Иванович. Белая рубаха на нем в клочья, лицо в крови. Но он шел, высоко держа голову, останавливался и что-то кричал, взмахивая рукой. Кто-то высокий, в сизой шинели и серой мерлушковой шапке, толкал его в спину.

—Что же мы стоим, граждане?! — крикнул возле меня какой-то дядька.— Наших же, знаемых людей?! — И он, выхватив у меня вязок, рванулся из толпы.

За ним метнулось еще несколько человек. Но в эту минуту с правой стороны грянул выстрел. Площадь, ахнув, замерла. Григорий Иванович, будто споткнувшись, сделал несколько мелких шажков и повалился на снег. Мужики, побежавшие было на помощь, остановились, а там, откуда раздался выстрел, стена людей с глухим гулом отодвинулась к домам, отступив от человека, стоявшего на одном колене и отнимавшего от плеча винтовку. Человек поднялся, спокойно кинул винтовку за плечо и пошел через площадь.

Я не верил своим глазам. Это был Лушонков. Он шел так, будто красовался своей гнусностью перед людьми. Я вырвал у дядьки подпорину. «Догнать, ударить Лушонкова по голове, убить!» Но в эту минуту из толпы с душераздирающим криком выметнулась Наташа и побежала к Григорию Ивановичу. За нею, путаясь в концах шали, спешила бабаня. Я перенял Наташу на полпути, ясно сознавая, что и ей и мне сейчас бесполезно подходить к Чапаеву. Подоспела бабаня, накрыла Наташу концом своей шали, обхватила за талию, сказала:

Наташенька, домой! Домой, домой...

Нет, не домой,— твердо выговорил я, тоже подхватывая Наташу,— к Пал Палычу. Он велел к нему...

Мы почти несли Наташу. Она то и дело обвисала на наших руках. А навстречу скакали конные и бежали пешие вооруженные чем попало знакомые фронтовики и мужики. Мелькали винтовки, топоры, железные лопаты. Из переулка вырвалась лавина вооруженных винтовками. Впереди всех мчались дядя Сеня, Александр Григорьевич,