Недуг пасторской дочери был мучительным и затяжным. И тем не менее миссис Николлс ни на минуту не забывала о своих обязанностях. Едва поднявшись на ноги и еще толком не окрепнув и не оправившись от болезни, она посчитала своим долгом навестить на Рождество бедную старуху-прихожанку, жилище которой находилось примерно за милю от гавортского пастората. Мужественная супруга преподобного Артура Николлса проделала поистине фантастический для нее (учитывая ее положение) путь по лютому морозу и постаралась, насколько это было возможным, скрасить праздник старой поборнице святой веры.

После посещения бедной прихожанки Шарлотте Николлс стало хуже. Кашель усилился, но, несмотря на это, пасторская дочь, желая доставить удовольствие своему мужу, приняла приглашение четы Кей-Шаттлоурт, чтобы провести со своим дорогим Артуром первые дни Нового года в поместье Готорп-Холл в компании друзей.

Хозяева и гости Готорп-Холла регулярно отправлялись на прогулки в сырую погоду. Эти неосмотрительные мирские увеселения окончательно подорвали здоровье Шарлотты. Чета Николлс спешно вернулась в Гаворт, где пасторскую дочь ожидало печальное известие о смерти старой Я горничной Табби — верной и преданной помощницы обитателей пастората.

Весть о новой утрате стала для бедной Шарлотты последней каплей. Отчаяние пасторской дочери, вызванное смертью дорогой служанки, которая стала практически равноправным членом почтенного семейства Бронте — Николлс, достигло своего апогея. Страшные душевные муки убитой горем миссис Николлс неумолимо вели к полному упадку ее физических сил.

Шарлотта снова слегла. Приступы кашля, тошнота и головные боли стали совсем уже невыносимыми. Изможденная женщина упорно отказывалась от всякой еды, результатом чего явилось полное истощение организма, что в ее положении было совершенно недопустимым. В довершение всего прибавилась болезнь печени. Все обитатели гавортского пастората с затаенным трепетом, порождаемым глубочайшей болью и неизбывным отчаянием, ожидали исхода.

Миновали зимние месяцы и первая половина марта. Во второй половине марта произошла неожиданная перемена: теперь Шарлотта постоянно просила есть. Она в мгновение ока опустошала все подносимые Мартой тарелки, и тут же требовала добавки. Казалось, вконец истомившаяся по еде миссис Николлс стремилась в течение нескольких дней восполнить пищевые потери своего организма за три последних месяца вынужденной голодовки. В перерывах между приемами пиши Шарлотта практически постоянно впадала в беспамятство.

Встревоженный столь серьезным положением дела, достопочтенный Патрик Бронте решительно настоял на том, чтобы Марта отвела его к дочери (сам он уже почти совсем ослеп и был не в состоянии одолеть путь, пролегавший от его собственного кабинета к комнате Шарлотты, без посторонней помощи). Когда он вошел и приблизился к ложу больной, Марта тотчас поставила ему стул возле самого изголовья кровати Шарлотты и поспешно предупредила:

— Она сейчас без сознания, хозяин. Лучше бы вам ее не беспокоить. Может быть, отвести вас обратно в кабинет и привести попозже?

— Нет! — убежденно возразил пастор. — Я должен быть с ней! Оставь нас. Я позову тебя, когда возникнет надобность.

Марта покорно удалилась. Достопочтенный Патрик Бронте склонился над дочерью, нащупал ее совершенно исхудавшие плечи и, обхватив их поверх одеяла, в порыве беспредельного отчаяния воскликнул:

— Дочь моя! Как могу я это выдержать!

Ответом ему было устрашающее безмолвие. Пастор отвернулся в сторону и, сотрясаясь всем телом в неистовой ярости, стиснув зубы, процедил:

— Проклятый Николлс! Все из-за него! Если бы не он, моя дочь была бы сейчас здорова! За что Господь послал ей его? За что? — достопочтенный Патрик Бронте порывисто закрыл лицо руками и тихо заплакал, как ребенок. Но тут он ощутил, что на его плечо мягко легла чья-то совершенно обессилевшая рука. Пастор мгновенно повернулся.

— Отец! — услышал он слабый возглас дочери.

— Дорогая! — он снова обхватил больную за плечи, напряженно вглядываясь в ее лицо своими полуслепыми глазами.

— Прошу вас, не вините Артура, отец, — прошептала Шарлотта из последних сил. — Видит Бог, он не причинил мне зла. Напротив: он подарил мне настоящее женское счастье. Такое полное и чистое счастье, о каком я дотоле не смела и мечтать! Верьте мне, дорогой отец: это правда.

— Сможешь ли ты простить меня, дочь моя? — вопросил сквозь слезы преподобный Патрик Бронте, по всей видимости, не обратив внимания на последние слова дочери. — Я должен был настоять на своем и не допустить твоего замужества! Я ведь знал… знал обо всем заранее! Но почему, почему я отдал-таки тебя этому коварному человеку?

— Пожалуйста, успокойтесь, отец, — мягко произнесла Шарлотта, — и поймите: в том, что со мной происходит сейчас, нет ни вашей вины, ни вины Артура. Так сложились обстоятельства, и с этим ничего не поделаешь, — пасторская дочь тяжело вздохнула и продолжала: — Знайте же, милый отец, я безгранично благодарна вам: ведь, если бы вы не дали согласия на нашу с Артуром свадьбу, мне никогда в жизни не довелось бы познать подлинного счастья великой взаимной Любви.

С трудом приподнявшись, Шарлотта бессильно обняла своего отца и нежно поцеловала его мокрую от слез щеку.

— У меня есть к вам просьба, — сказала она после некоторого раздумья. — Обещайте мне, что исполните ее, отец.

— Обещаю!

— Я должна раскрыть вам одну тайну, — продолжала Шарлотта, устремив на отца серьезный взор. — Я узнала об этом, когда мы с Артуром были в Ирландии в свадебном путешествии. И хотя я поклялась держать полученные мною сведения в секрете, я чувствую, что настало время рассказать вам об этом, дорогой отец. Вы имеете право узнать.

— Узнать о чем, детка? — насторожился достопочтенный Патрик Бронте.

— У вас есть двоюродная племянница, — без обиняков ответила пасторская дочь.

— Что ж, это очень вероятно, — сказал Патрик Бронте. — У твоего деда Гуга было много братьев и сестер и, уж конечно, у кого-нибудь из них да есть сейчас внуки. Но объясни мне, милая, каким образом ты могла получить подобные сведения, и кто обязал тебя держать их в секрете?

— Боюсь, вы не совсем верно поняли меня, отец, — возразила Шарлотта. — Братья и сестры вашего отца и моего деда Гуга, здесь ни при чем. Речь идет о внучке Красного Падди, брата вашей матери и моей бабушки Элис Мак-Клори.

— Внучка Красного Падди? — поразился достопочтенный Патрик Бронте. — Но я ничего о ней не знаю. Честно говоря, к моему крайнему стыду, я вообще не имею никаких сведений о своих родственниках со стороны Мак-Клори. Но как об этом узнала ты, милая Шарлотта?

— Мне было суждено свести личное знакомство с внучкой Патрика Мак-Клори, — пояснила пасторская дочь. — Я видела ее в Ирландии. Мы с нею много разговаривали и крепко сдружились. По правде говоря, я знаю ее давно, еще с благословенной коуэн-бриджской поры. Это леди Кэтрин, дочь сэра Ричарда Лонгсборна и внучка сэра Чарльза — того самого, что наложил проклятие на нашу семью. Я ведь уже когда-то говорила вам об этой леди, помните, дорогой отец?