значит? Никаких родственников, кроме тети, у нее не было, все уже умерли. Да, осталась одна лишь пожилая тетушка, чье имя вдруг тоже вылетело из головы.

Марта зашла в телефонную будку и, с трудом сдерживая волнение, сняла трубку. Черт, и здесь этот проклятый старомодный диск! Она бросила двадцатицентовую монету в щель и торопливо, полагаясь лишь на память, сохранившуюся в кончиках пальцев, набрала десятизначный номер. Она инстинктивно чувствовала, что номер правильный, именно тот, который нужен, это для нее вопрос жизни и смерти, и жизнь должна восторжествовать. Марта задыхалась от волнения, а на глазах снова выступили слезы.

Дрожа всем телом и крепко прижимая трубку к уху, она вдруг поняла, что и этот телефон, как и аптека Лайэнса, не работает. Гудка не было, в трубке царила мертвая тишина.

А тетю ее зовут Альма. Ну конечно: Альма Бьюкенен!

Хотя вообще-то она не доводится ей, Марте, тетей в полном смысле этого слова. Просто она очень любила Марту и нуждалась в ней, вот поэтому она к ней и приехала. И останется в Чатокуа-Фоллз до тех пор, пока ее любят и она здесь нужна.

Она явно что-то чувствует! Он мог поклясться в этом, ему не почудилось, нет! Он разминал, поглаживал и массировал ее мышцы — научился этому у физиотерапевта — и вдруг ощутил легкое сопротивление, безмолвную реакцию на боль.

Боль — ощущение. Ощущать — значит осознавать. А сознание — это и есть жизнь.

Он не мог допустить, чтобы стечение обстоятельств, совершенно нелепый случай уничтожил, разрушил их две соединенные навеки жизни. Проливной дождь, застрявший на дороге грузовик, на окраине города, прямо у железнодорожного переезда, сигнализация и автоматический шлагбаум, которые не сработали при приближении поезда. И она, его жена, ехавшая совершенно одна…

Набор банальнейших обстоятельств! Нет, он просто не в силах был это принять.

И он не покидал свой пост. Не отходил от постели, бормотал ее имя, поглаживал и сжимал ее холодные вялые пальцы. И работал над ее атрофировавшимися мышцами, стараясь вселить в это безжизненное тело жизнь, чтобы оно вновь стало подвижным и нормальным, а не покоилось бы на простынях в нелепой зародышевой позе.

Марта вернулась домой раньше обычного. Вечно мрачная экономка Бетти была на кухне и вела себя странно, пребывала в полной прострации, но в тот момент Марта не придала этому значения. Она направилась прямиком к тете Альме, которая сидела на крыльце в кресле-качалке и грелась на солнышке. Просто сидела, выпрямив спину и сложив тонкие слабые руки на коленях.

— Тетя Альма, я вернулась. Но к сожалению, с лекарствами ничего не получилось, — сказала Марта.

Старуха словно не слышала. Заснула, что ли? Но глаза у нее были открыты, а на губах играла легкая улыбка.

— Представляете, мистер Лайэнс так ко мне и не вышел. Он был там, я просто уверена, но… — Марта, к своему удивлению, заметила, что взгляд тети устремлен прямо на нее, но в глазах не было и тени узнавания, и вообще они походили на два маленьких бледно-голубых камешка. — Тетя Альма! Что случилось? — Марта со страхом дотронулась до руки тети. Она была твердой и неподвижной. И вообще старуха сидела слишком неподвижно, как манекен в витрине магазина.

Это потому, что я слишком рано пришла. Она меня не ждала. Округлое старческое лицо покрывала кружевная сетка мелких морщин, казалось, ее наложили на более молодое лицо, такое, как у Марты. А прозрачные глаза — такие ясные и бледно-голубые, как небо над неподвижно застывшими перистыми облачками. Вдруг Марта с ужасом заметила, что в аккуратно уложенных серебристых волосах тети Альмы что-то движется. Маленький и блестящий черный жук? Еще один жук деловито выскочил из левого уха и, растерявшись от яркого солнечного света, нырнул в завитки волос у основания шеи и замелькал там.

Марта закричала и бросилась в дом.

Она знала: теперь она должна уехать из Чатокуа-Фоллз. До того как умрет сама.

Но ей никак не удавалось припомнить другого места или региона, который не был бы Чатокуа-Фоллз, ни другого времени, в котором она когда-то жила. Оглянешься назад — все зыбко, неясно, расплывается, будто смотришь сквозь призму. Если есть это медленно текущее, растянутое, похожее на бесконечность циклическое время Чатокуа-Фоллз, разве может существовать где-либо другое?

На шестнадцатой неделе сделали еще одну черепно-мозговую операцию: в крошечные кровяные сосуды ввели катетеры, чтобы предотвратить внутреннее кровоизлияние. Снова был подведен респиратор, и он с отвращением заметил, как безобразно раздута ее левая ноздря, из которой торчит трубка. Еще одну трубку вставили в рот, она производила непрерывные чмокающие звуки — отсасывала накапливающуюся слюну, чтобы больная не захлебнулась. Всем, кроме него, казалось, что сон ее глубок и крепок, как чернильного цвета океан, в который падаешь, падаешь, падаешь, но так и не можешь достичь дна.

Он был упрям, и это длительное испытание лишь укрепило его веру и волю. Он знал. И знал, что она тоже знает. Сжимал ее костлявые пальчики в своих и время от времени чувствовал — о, он мог поклясться, это не показалось! — как они сжимаются в ответ. И эти спазматические движения, это сопротивление, что угадывалось в них, посылали ему сигналы — жизнь! жизнь! жизнь!

Утром, на рассвете, из дыры туннеля под каменным порталом «Чатокуа-Фоллз, 1913» вырвался поезд. Секунду назад туннель походил на пустую черную дыру, способную поглотить не просто весь свет, но и само представление о свете, и вдруг на полной скорости оттуда вырывается поезд. Пронзительный гудок, оглушительный и ритмичный грохот железных колес, от которого земля заходила ходуном, завибрировала до основания. А из трубы валит белый дым и пар, поднимается к небу, затеняет само солнце.

Она ждала у переезда. Локомотив неумолимо надвигался на нее, как огромный жадный зверь, но она не сдалась, не дрогнула, стояла храбро и прямо, с высоко поднятой головой. И только вся напряглась, готовясь к моменту, когда этот лязг и грохот налетит и поглотит ее — стояла она всего в нескольких футах от рельсов, — но вместо этого поезд начал замедлять ход. Шипя и свистя, локомотив тормозил. Рыжеволосый машинист высунулся из кабины и сердито смотрел на Марту — нет, он улыбался форменное кепи с козырьком лихо сдвинуто набок, глаза добрые и смеющиеся. И, старясь перекричать шум, крикнул ей:

— Залезайте, мисс! Только смотрите, осторожнее!

Марта побежала рядом с медленно двигающимся локомотивом, а машинист протянул ей руку в перчатке. Марта тоже протянула руку, он одним рывком оторвал ее от земли