ставок никогда не делал. В деньгах, достававшихся без пота и крови, он видел происки дьявола. В субботу вечером старик вместе с внучкой ходил приводить в порядок церковь перед воскресной службой. Священник не всегда успевал на мессу: ему приходилось объезжать на велосипеде несколько деревень, но прихожане все равно собирались в церкви для молитвы и песнопений. Старик Писеро был церковным старостой и отвечал за сбор и хранение пожертвований на ремонт храма.

Тринадцать детей родилось у старика и его жены по имени Ампаро Медина, но лишь пятеро выжили после череды детских болезней и несчастных случаев. Когда супруги уже решили, что с воспитанием детей вопрос закрыт, потому что все сыновья уже взрослые и покинули отчий дом, младший приехал из армии в увольнение, держа в руках закутанный в тряпье предмет, и положил этот сверток матери на колени. Развернув тряпки, Ампаро Медина обнаружила новорожденную девочку, еле живую после долгого путешествия без материнского молока.

– Откуда у тебя этот ребенок, сынок? – спросил сына Хесус Дионисий.

– Судя по всему, это моя родная дочь, – ответил юноша, комкая в потных ладонях форменную пилотку, не решаясь встретиться глазами с отцом.

– А позволь полюбопытствовать, где ее мать?

– Не знаю. Она оставила новорожденную девочку у входа в казарму с запиской, что отец ребенка – я. Сержант велел отдать малышку монахиням. Он говорит, невозможно доказать, кто отец. Но мне ее жалко: не хочу, чтоб она росла сиротой.

– Где это видано, чтобы родная мать бросала своего ребенка?

– Это городские нравы.

– Наверное, так и есть… Как зовут бедняжку?

– Как вы назовете, отец, так и будет. Но если вы спрашиваете мое мнение, мне нравится имя Клавелес. Эти цветы любила ее мать[34].

Хесус Дионисий отправился подоить козу; Ампаро протерла тело малышки маслом и стала молиться Пресвятой Деве, чтобы та послала бабушке сил для воспитания еще одного ребенка. Убедившись, что девочка в надежных руках, младший сын поблагодарил родителей, простился с ними, перекинул через плечо рюкзак и отправился назад в казарму дослуживать свой срок.

Маленькая Клавелес выросла в доме деда и бабки. Девочка была хитрой и своенравной; она не внимала доводам разума и не подчинялась авторитету старших, однако немедленно сдавалась, если взывали к ее чувствам. Клавелес просыпалась на рассвете и шла пешком пять миль до стоявшего посреди пастбищ ангара, в котором учительница собирала детишек из окрестных деревень, чтобы научить их читать, писать и считать. Клавелес помогала бабушке по хозяйству, а деду в мастерской. Она ходила в горы за глиной для керамики, мыла для старика кисточки, но дальше этого ее интерес к ремеслу не шел. Когда девочке исполнилось девять лет, ее бабушка, отощавшая и постепенно сгибавшаяся к земле, уже была ростом с ребенка. Однажды она уснула и утром не проснулась. Ампаро умерла во сне, истощенная многочисленными родами и долгими годами тяжкого труда. Вдовец обменял своего лучшего петуха на доски и сделал для супруги гроб, украшенный по бокам библейскими сценами. Внучка обрядила бабушку на смерть в одеяние святой Бернадетты[35]: белую тунику с синим поясом. В этом наряде Клавелес стояла на первом причастии. Детское платье оказалось как раз впору для иссохшего старушечьего тела. Хесус Дионисий и его внучка вышли из дому и направились на кладбище, толкая перед собой тачку с гробом, украшенным бумажными цветами. По дороге к ним присоединялись соседи – мужчины и женщины с покрытой головой, – молча провожавшие покойницу на погост.

Старик, делавший статуи святых, и его внучка остались дома вдвоем. В знак траура они нарисовали краской крест на входной двери и несколько лет носили на рукаве черную траурную ленту. Дед старался заменить жену в повседневных делах, однако жизнь уже не вернулась в прежнее русло. Отсутствие Ампаро разъедало вдовца изнутри, словно тяжелая болезнь. Он чувствовал разжижение крови, путался в воспоминаниях, у него болели кости, а душа наполнялась сомнениями. Впервые в жизни он роптал на судьбу, задаваясь вопросом, почему Бог забрал его жену на небо, а его оставил на земле. С тех пор он уже не мог делать вертепы. Из его рук выходили лишь Голгофы и святые мученики в черных одеяниях. Внучка приклеивала к статуям написанные под диктовку деда таблички с патетическими посланиями к Божественному провидению. Эти статуэтки уже не пользовались спросом у туристов в городе, которые по ошибке принимали вызывающе яркие цвета за более самобытные. Крестьянам тоже больше хотелось преклоняться перед веселыми божествами, потому что единственное утешение в земной юдоли – это вера в то, что на небесах царит вечный праздник. Продать свои поделки старику почти не удавалось, но он упорно продолжал вытачивать статуэтки. В трудах время летело незаметно, он не чувствовал усталости и верил, что еще не поздно. Однако ни любимая работа, ни присутствие внучки не приносили ему облегчения, и он начал втайне, стыдясь самого себя, прикладываться к бутылке. Во хмелю он звал Ампаро и иногда даже видел ее возле печки на кухне. Без хозяйки дом постепенно приходил в упадок: сначала началась эпидемия кур, потом пришлось продать козу, засох огород, и вскоре семья Писеро стала самой бедной в округе. Через какое-то время Клавелес уехала работать в соседнюю деревню. К четырнадцати годам ее тело уже оформилось и дотянулось до своего окончательного роста. Видя, что кожа у девочки не медная, а скулы не выступающие, как у остальных членов семьи, старик предположил, что ее мать принадлежала к белой расе. Вот почему эта женщина подбросила новорожденную дочь к воротам казармы.

Через полтора года Клавелес Писеро вернулась домой с пузом. Лицо ее покрывали темные пятна. Она обнаружила деда в компании голодных собак и двух жалких петухов, бродивших по двору. Старик заговаривался; взгляд его блуждал. Казалось, он давным-давно не мылся. Вокруг царил беспорядок. Хесус Дионисий забросил свой огород и с маниакальным упорством вытачивал фигурки святых, но от былого мастерства мало что осталось. Из его рук выходили бесформенные и угрюмые деревянные статуи, которым невозможно было поклоняться. Их нельзя было продать. Ремесленник складывал их по углам дома, как дрова. Хесус Дионисий настолько изменился, что даже не стал читать внучке нравоучений о том, какой великий грех рождать на свет детей неизвестно от кого. Старик будто и не замечал ее беременности. Он лишь обнял внучку дрожащими руками, назвав ее Ампаро.

– Дедушка, посмотрите на меня! Я же Клавелес. Я пришла не в гости, а навсегда, ведь здесь столько работы… – сказала девушка и отправилась топить печку на кухне, чтобы сварить