пока наконец не оказывается выброшенным на «Председателевку» — улицу, приютившую на краю села, на самом отшибе, уже не одного незадачливого участника пресловутой председательской «чехарды».

Безнравственность и, в конечном счете, бессилие Маркелова и ему подобных лишь сильнее подчеркивают душевную красоту Зули, Маркедона, Стышного, «вечного депутата» Акймушки Акимова и других героев повести. Но Журавушка стоит среди них на первом месте. Обаятельный и драматический этот характер становится идейным И эмоциональным стержнем «Хлеба». Не случайно она в том или ином качестве появляется почти в каждой из составляющих эту повесть глав-новелл и служит писателю верным моральным критерием при оценке изображаемых персонажей.

Мы часто встречаем в «Хлебе» ее имя, слышим пересуды о ней, смеемся вместе с дедом Каплей над Самонькой, заработавшим от ее руки заслуженный синяк, переживаем за нее, читая о грубых домогательствах Маркелова, возымевшего начальственные виды на броскую и манящую ее красоту. Наконец, в новелле «Астрономы» — одной из поэтичнейших в повести — мы узнаем о ней главное: как стала она Журавушкой, как расцвела первая и последняя ее любовь, как обрушила на нее война раннее вдовство.

Но в полную силу разгорается поэтический этот свет в заключительной, недаром венчающей повесть, новелле. Женственный, страстный, гордый, целомудренный, самоотверженный, очень русский и крестьянский характер алексеевской героини раскрывается у нас на глазах от эпизода к эпизоду. И каждый из них любовно и точно отобран писателем и до поры, до «черного воскресенья», открывающего военную страду, исполнен всепоглощающей радости, жаркого порыва к счастью. Недаром же она — Журавушка, она воистину создана для счастья, как птица для полета. Любовь властвует здесь с самой первой запевной строки, с проникновенно-лирического гимна ночи, в таинственном лунном свечении которой раскрываются лепестки цветов и рвущиеся навстречу друг другу человеческие сердца. Журавушка, ее помыслы, чувства, стремления, воссозданные на этих страницах, словно сама жизнь человеческая во всей ее торжествующей полноте. Но мы знаем уже — этот огромный и светлый праздник бытия вот-вот должен оборваться, уже отмечен ему срок в книге Журавушкиной судьбы…

И вот что очень важно — нигде Журавушка не выступает у Алексеева как жертва, сломленная бедой. Любовь и верность, страстная жажда жизни, воплощением которой она является, помогают ей выстоять в самые жестокие дни, одолеть и горечь невосполнимой потери, и голод, и выматывающую тяжесть крестьянского труда военной поры.

Журавушка — самая большая поэтическая удача Михаила Алексеева.

А одна из лучших книг, из числа вышедших за эти годы из-под его пера, на мой взгляд, «Карюха» (1967).

Ни одна из работ Алексеева не отличается такой завершенностью и цельностью композиции, таким органическим единством формы и содержания. То, что наметилось уже в «Вишневом омуте» и получило развитие в лучших новеллах, повести «Хлеб — имя существительное» (если брать в целом, то они все-таки далеко не равноценны, эти новеллы), выступило в «Карюхе» победоносно.

Можно даже сказать об этой повести как о произведении этапном, обозначившем новое качество алексеевской прозы. Ее появление совпало по времени с выходом целого созвездия отличных книг о нашей деревне. В эту пору, во второй половине шестидесятых годов, читатель-современник получает повесть Сергея Залыгина «На Иртыше» и его же роман «Соленая Падь». Тогда же начинают свое уверенное восхождение Василий Белов и Валентин Распутин — первый публикует «Привычное дело», «Плотницкие рассказы», «Под извоз», второй — «Деньги для Марии» и «Последний срок». Тогда же Федор Абрамов выступает с повестью «Пелагея» и с ключевым романом своей тетралогии о Пряслиных «Две зимы и три лета», Борис Можаев — с повестью «Живой», Виктор Астафьев — с наиболее впечатляющими главами-повестями «Последнего поклона» — собственно, это и стало актом рождения названной книги. И в те же годы стремительно восходит звезда Василия Шукшина. То был несомненный и очевидный акт творческого подъема для целой плеяды писателей, в том числе и для Алексеева, о чем и свидетельствовала его «Карюха».

Можно говорить о внутренней музыкальности этой повести: в ней, словно в симфонии, звучат, перекликаясь, переплетаясь между собой, несколько ведущих тем. Буквально каждый эпизод, самый что ни на есть рядовой, прозаичный, вдруг получает Глубину, обретает символическое звучание, включаясь в раскрытие ведущей идеи. Случайных, проходных сцен, характеров, даже деталей, здесь вообще нет, в полную нагрузку работает каждая строка.

Повесть Алексеева, действие которой происходит во второй половине 20-х годов, в канун коллективизации, являет собой значительный вклад в нынешние писательские размышления о прошлом нашей деревни, о путях, которые она выбирала в ту пору. Это убедительный ответ на попытки своеобразно идеализировать задним числом «хозяйское» начало в «крепком» крестьянине тех лет, выдвигая на первый план поэзию мужицкой рачительности, труда на земле, духовной связи с природой без всякого учета необратимой и необоримой силы социально-психологических закономерностей, диктующих собственнику-индивидуалисту, намеренному жить и выбиваться «в люди» среди себе подобных, линию неизбежного подчинения волчьим требованиям, определяющим условия существования такого «свободного» сообщества…

Сюжеты «деревенских» книг Алексеева, накладываясь друг на друга, образуют своего рода летописное лиро-эпическое сказание, где каждая страница отражает очередной этап народной судьбы.

Война здесь — один из таких этапов. Но это этап особый, грозный, ключевой — незабываемое и трагическое испытание, в котором раскрылась непобедимость жизненных сил, заключенных в народных глубинах, восторжествовали мировоззренческие, социальные и нравственные идеалы нашего строя, рожденного Октябрем. Добавив к этому пережитое за фронтовые годы самим художником, нетрудно понять, почему именно войной и всем, что связано с нею, образовано в его мироощущении некое силовое поле, воздействие которого Алексеев, о чем бы он ни писал, испытывает постоянно.

Роман «Ивушка неплакучая» (1966–1974), как уже говорилось, — это очередной мощный побег, взявшийся от тех же корней, что вспоили и подняли «Вишневый омут» — главное родовое древо взращенного писателем сада. Не случайно именно здесь, в первом «деревенском» своем романе, наметил он сюжетные узлы и драматические ситуации, которые породила, выражаясь его словами, «удивительная эра», пришедшая на село вместе с войной, — «эра стариков, женщин и подростков, где женщины были основной силой — новейший и своеобразный матриархат»… В повести «Хлеб — имя существительное», в главах, посвященных Журавушке и ее подругам, тема эта получила новое развитие. Здесь уже отчетливо определились две качественно разные фазы «матриархата» — собственно военная, осиротившая и обезмужичившая село и сплотившая солдаток в едином общем горе и труде, и послевоенная, когда воротились домой немногие уцелевшие фронтовики и счастливые их жены поспешили воздвигнуть вокруг семейных очагов крепостные стены ревности и недоверчивого страха. «…Как-то никому не приходило в голову, что не все узлы обязательно развяжутся, что иные из них затянутся еще