«Шумно и бурливо было совещание накануне 14-го в квартире Рылеева. Многочисленное собрание было в каком-то лихорадочно-высоконастроенном состоянии. Тут слышались отчаянные фразы, неудобоисполнимые предложения и распоряжения, слова без дел, за которые многие дорого поплатились, не будучи виноваты ни в чем ни перед кем. Чаще других слышались хвастливые возгласы Якубовича и Щепина-Ростовского[2040]. Первый был храбрый офицер, но хвастун, и сам трубил о своих подвигах на Кавказе»[2041].

«13 декабря члены Совета собрались в секретное заседание, по особым повесткам, в 8 часов вечера и были приглашены князем Лопухиным к ожиданию в это заседание личного присутствия великих князей — Николая Павловича вместе с Михаилом Павловичем, которого возвращения в столицу ожидали…

В 12-м часу ночи первый приказал объявить Совету, что, как Михаил Павлович еще нескоро, может быть, приедет, а дело, которое его высочество имеет объявить, не терпит отлагательства, то он решился прибыть немедленно в собрание Совета, что и было вслед за тем исполнено.

Отсюда я начну уже говорить подлинными словами журнала…

"Его высочество, по прибытии в Совет, заняв место председателя и призвав благословение Божие, начал сам читать манифест о принятии им императорского сана, вследствие настоятельных отречений от сего высокого титула великого князя Константина Павловича. Совет, по выслушании этого манифеста в глубоком благоговении и по изъявлении в молчании нелицемерной верноподданнической преданности новому своему государю императору, обратил опять свое внимание на чтение его величеством всех подлинных приложений"»[2042].

Всё! «Его высочество» превратилось в «Его величество».

«Воля Божия и приговор братний надо мной свершаются. 14-го числа я буду Государь — или мертв!» — писал Николай Павлович князю Волконскому[2043].

«В столице носилось какое-то мрачное предчувствие. Самая таинственность явной хлопотливости с обеих сторон пугала всех и каждого. Встречающиеся на тротуарах и бульварах вместо приветствия говорили: "ну, что будет завтра?"»[2044].

«Когда я явился к Милорадовичу, он объявил мне, что "знает все на свете" и что в свое время мне будут даны приказания, отпустил меня домой, сказав, однако, чтоб завтра я явился ранее (мы всегда являлись к нему в 9 часов), чтоб распорядиться об увеличении числа его разъездных (полицейских, жандармов), чтоб ординарцы, дежурный офицер, фельдъегерь и усиленное дежурство по канцелярии были во всю ночь налицо и в порядке»[2045].

* * *

«Наконец наступило 14 декабря, роковой день! Я встал рано и, одевшись, принял генерала Воинова; потом вышел в залу… где собраны были все генералы и полковые командиры гвардии. Объяснив им словесно, каким образом, по непременной воле Константина Павловича, которому незадолго вместе с ними я присягал, нахожусь ныне вынужденным покориться его воле и принять престол, к которому, за его отречением, нахожусь ближайшим в роде; засим прочитал им духовную покойного императора Александра и акт отречения Константина Павловича. Засим, получив от каждого уверение в преданности и готовности жертвовать собой, приказал ехать по своим командам и привесть к присяге»[2046].

«Великий князь в ту же ночь сзывает во дворец начальников гвардейских полков… и льстивыми убеждениями, обещаниями наград и т. п. преклоняет их на свою сторону: гвардейские генералы спешат в свои полки и еще до рассвета успевают привести их к присяге императору Николаю I, зная, что этим они свяжут совесть своих солдат. Этой счастливой проделкой Николай Павлович удачно избегает опасности, ему угрожавшей»[2047].

14 декабря к 4 утра Конная гвардия была выстроена в манеже. Генерал Орлов «…приказал священнику читать манифест о восшествии на престол государя императора Николая Павловича и об отречении от престола великого князя Константина Павловича. Священник был так взволнован, что не мог читать громко. Тогда граф сам взял манифест и прочел нам его своим громким голосом. Старшие офицеры держали одной рукой штандарты, а другая была поднята для присяги; весь полк повторял слово в слово слова присяги… Этот полк, шефом которого считался великий князь Константин Павлович, показал пример дисциплины и послушания, благодаря прекрасному духу полка и тому, что эскадронные командиры были все старые офицеры. Мы потом узнали, что нас так рано привели к присяге, чтобы мы послужили примером, так как полк великого князя Константина Павловича беспрекословно подчинился присяге»[2048].

«Утром 14-го, когда все полки выведены были для прочтения нового манифеста и принесения новой присяги, солдаты почти всех полков изъявили недоверчивость»[2049].

«Настал день 14 декабря. Рано утром я был у Кондратия Федоровича; он давно уже бодрствовал. Условившись о действиях дальнейших, я отправился к себе домой по обязанностям службы»[2050].

«14 декабря я был у графа прежде половины девятого. Нередко случалось, что я будил его и заставлял подниматься с истинно солдатской постели, но на этот раз он был совершенно одет, как всегда, ловко, чисто, молодцом. Я застал его довольно веселым, в полной парадной форме, как мы все, и в Андреевской ленте. Высокая грудь его была буквально покрыта двумя дюжинами всех наших и главнейших европейских звезд и крестов, взятых этой смелой и после 55 битв девственной от ран грудью от боя. Спешно окончив некоторые текущие дела, граф положил в карман мундира бумажник, в котором на этот раз было не более 400 рублей ассигнациями. Присяга была назначена на 11 часов, времени оставалось еще много, но граф потребовал карету.