«Ты должен быть справедлив и лишить и Хв. его придворного звания. Я чрезвычайно жалею, что ему его оставили, так как в Думе говорят, что раз он стремится отделаться от Григ., потому что тот ему не понравился, он сможет это сделать с любым из нас, кто неугоден ему. Я не люблю Белецкого, но было бы очень несправедливо, если бы он пострадал больше, чем Хв. Он благодаря своей неосторожности потерял Иркутск, и этого достаточно, а тот подстрекал к убийству. Довольно об этой истории», – резюмировала Императрица.

Итогом всего стало падение обоих – как Хвостова, так и Белецкого (а некоторое время спустя и третьего участника – князя Андроникова, высланного по величайшему повелению в Рязань). И снова получался наглядный урок обществу: вот чем кончаются походы против Распутина.

Однако мало этого. Громкими отставками история, вопреки пожеланию Императрицы, не окончилась.

Еще в сентябре 1915 года, когда назначение нового министра только обсуждалось, Государыня писала в Ставку: «Андр дал А честное слово, что никто не будет знать, что Хвостов и Белецкий бывают у нее (она видается с ними в своем доме, не во дворце), так что ее имя и мое не будут в этом замешаны».

К несчастью, все всплыло и сделалось достоянием общественности. В марте 1916 года Белецкий рассказал своему знакомому, главному редактору газеты «Биржевые ведомости» М. М. Гаккебушу-Горелову (которому он в свое время помог сменить фамилию), все обстоятельства несостоявшегося покушения с условием ничего не печатать, но…

«На другой день утром… ко мне позвонил сотрудник "Петроградской газеты" Никитин и упрекнул меня в том, что я ему отказал в беседе, а между тем дал ее корреспонденту "Биржевых ведомостей" Статья эта произвела в Государственной Думе впечатление, подняла разговоры… депутат Керенский предполагает поставить ее основою запроса», – рассказывал Белецкий на следствии о том, как газетчики его обманули и без разрешения тиснули острый материал.

Белецкий написал возмущенное письмо в «Новое время», но оно только подлило масла в огонь.

«Сенсация была полная, так как публике преподносился весь скандал с организацией предполагавшегося убийства, как занятный бульварный роман. А через день или два появилось в газете и разъяснительное письмо самого Белецкого, которое косвенно подтверждало все сообщенное Гаккебуш-Гореловым. Дальше идти было некуда. Все дело Хвостова и К° было выброшено на улицу. Толпа ликовала. Но выходка Белецкого, вынесшего на страницы повседневной печати «дело», о котором еще производилось расследование, встретило самое горячее осуждение в правительственных и политических кругах. С выгодной позиции обвинителя он попал в обвиняемые. Он переинтриговал. Ему пришлось подать прошение об увольнении его с поста генерал-губернатора. С большим трудом удалось ему устроиться так, что его не лишили звания сенатора.

В конце концов, "дело" осталось в портфеле у Штюрмера, а Хвостову и Белецкому было предложено уехать на время из Петрограда.

Так закончился описанный колоссальный скандал. Он имел огромное влияние на увеличение настроения против правительства, против режима, против Их Величеств. Он вскрыл и выбросил в публику, на улицу всю закулисную кухню распутинщины. Там не было разврата полового, но там в ярких красках выявился разврат моральный, в котором копались высшие представители правительства. Вина Алексея Хвостова усугубляется тем, что он первый пустил сплетню-клевету о том, что Распутин – немецкий шпион, что у него, министра, имеются на то доказательства. Сплетня была подхвачена во всех кругах общества и повторялась затем многими до революции и во время революции со ссылками на Алексея Хвостова», – заключал генерал Спиридович.

Вместе с Хвостовым и Белецким был удален и Распутин («Наш Друг пишет с большой грустью, что Его удалили из П., там будет много голодных на Пасху»). Государь в который раз повторял прежний сценарий: наказывать всех, замешанных в скандале, и в этой повторяемости проступало нечто роковое. «Подельники» Распутина с политической сцены исчезали, а сам он на время уезжал, но потом возвращался, вернулся и на этот раз («23 апреля, в день Ангела Императрицы, из Сибири вернулся "Старец". За ним Царица посылала в Покровское двух дам и те привезли его. Он был горд, что его вызвали. Значит, он нужен…» – писал Спиридович). Но каждое возвращение Распутина сопровождалось новым витком влияния и новым скандалом, и каждое приближало одновременно к двум событиям: к его убийству и к революции.

Вероятно, странник что-то предчувствовал, он забеспокоился, заметался и кинулся обвинять во всем Вырубову, о чем Императрица докладывала Государю, «…эта скверная история с нашим Другом. Она постарается держать себя с Ним как можно лучше, хотя в теперешнем состоянии Он кричит на нее и ужасно раздражителен, – писала она мужу 11 февраля 1916 года, и сама удивленная тем, что святой человек может быть таким. – Но сегодня солнце, поэтому надеюсь, что Он опять стал таким, каким был всегда. Он боится уезжать, говоря, что его убьют. – Ну, посмотрим, какой оборот Бог даст всему этому!»

Последние слова очень важны – они многое проясняют в той довольно сдержанной реакции, с которой Императрица отнеслась к убийству своего друга менее чем через год. И все же в феврале 1916 года царица попыталась усилить охрану Распутина, обратившись для этого к военному генералу Беляеву, занимавшему должность начальника Генерального штаба.

На допросе в следственной комиссии 17 апреля 1917 года генерал Беляев оставил свидетельство о своем разговоре с Государыней и ее подругой.

«Беляев. Я отлично помню, что это было в субботу 6 февраля 1916 г. Звонит телефон из Царского Села, и Вырубова мне заявляет, что императрица Александра Федоровна желает со мной переговорить. Императрица меня ни разу не вызывала. Это был первый и единственный раз, что она меня вызвала. Я был очень смущен. Вырубова говорила, чтобы я непременно сегодня приехал, и указала поезд. Вечером я поехал в Царское Село. Я был очень удивлен, когда явился во дворец и мне заявили, что сейчас выйдет Вырубова. И ко мне обращается Вырубова, заявляя, что вот она получила известие, что на Распутина будет сделано покушение. Не могу ли я, со своей стороны, оказать какое-либо содействие, чтобы помочь предотвратить? Я был в высшей степени удивлен этим обращением ко мне. Я вижу, что страшно нервная дама – это было вскоре после крушения поезда – вышла с костылем. Я ее шуточками стал успокаивать «что вы, помилуйте». Затем, после четвертичасового разговора, она ушла, и вышла государыня. Императрица начала говорить о привязанности своей к Вырубовой, что ей очень жаль Анну Александровну, что вообще, может быть, я мог бы им помочь и это было бы очень приятно. В 10 часов я уехал и сейчас же по приезде в Петроград вызвал своего бывшего помощника, который служил по контрразведочной части. Был и полковник Мочульский. Я вызвал двоих. Мы втроем пришли к убеждению, что в это дело не следует вмешиваться, что военная власть никакого отношения к такому делу не имеет. На следующую ночь был арестован кто-то такой, кто покушался.

Председатель. Кто был арестован?

Беляев. Я не знаю, Ржевский, кажется. По приезде из Царского я говорил с генералом, заведующим контрразведкой, и полковником, и на следующее утро они передали по телефону, что в эту ночь был арестован этот господин, что все сделано, что все находится в руках министерства внутренних дел. Насколько Вырубова произвела на меня впечатление нервной, впечатлительной белки, которая вертится в колесе, настолько спокойно, хладнокровно, почти не касаясь этого господина, со мной разговаривала императрица».