А говорили, глазами не увидишь их, Чистилищных, на уступах — предсердием надо… А тут дух обрел тело, и даже не одно, и доступ открыт к Конструкту. Рутинизация харизмы. Та бесконечность, то обетованье… И стоило пройти вред, стражу, стол, шоб мудрость пусть не обрести, но рядом постоять… Я почему-то решал заушно, что они все шарообразные, огромноголовые, одноглазые, однояйцевые в результате невиданного цивилизационного витка, этакий циклопий цикл, окривели — ведь за многие знания надо заином платить — обуздание бездн в развитии, и постепенно вот он, Натан, носитель Копья Закона, голова ученого, лицо рабочего, одежда стража. Усики-антенны!.. А они, Мудряги, ничего оказались, привычные — чем-то (чертами носа, осанкой глаз?) даже напоминавшие дедушку Арошку. Семь штук их — семь степеней Посвящения. В первом приближении прямо Авраам и шесть праведных мужей — Ицхак, Иаков, Йосеф, Моше, Аарон, Давид. Во-вторых, семеро их, как еноховых архангелов, тягомотных, заикающихся — Сариил-соблазнитель, Гавриил-смотритель, Иерахмиил-надзиратель, Уриил-властитель, Рафаил, Реуил, Михаил. Или, на третье — Бондарь, Шорник, Портной, Скрипач, Молочник, Возничий… Плюс выборный вербный Ребе, геттман, многоумный коллегиальный главарь — визирь-кастелян, жупан Берега и Шемеша…

Да-а, вот они — Мудрецы. Начальное впечатление: вот они, Мудрецы. Восходящие Солнца. Приволоклись, местночтимые. Обсели, гля. Стулья абсурда, табуретки верую. Живу славно, ибо вижу слабо. Глазеют, смотри — властно и благостно. Мудрецы-молодцы, приказчики Лазаревы — Семеро-по-лавкам! Румяные, но немного в жилках лица весельчаков и чревоугодников. «Гречка» на лапках. Древние. Плодовиты и зелены они в насыщенности лет! У кого-то волосы светлым пушком роились поверх розовой лысины, у кого-то редел смоляной зачес, у растакого курчавый ежик, у другого пегий бобрик, рыжий венчик, седой мох, у кого-то волос своих нет-с. Дядюшки на пружинах, големыки. Еще ходили в Комнату учиться, а после — на посиделки. В соломенных капелюхах, при пейсах, часах и калошах, с зонтиками, сложенными, как свиток Книги. За мудрость Лазарь лба прибавил — плешивцы! У некоторых татуировки на запястьях и на пальцах, у одного на лбу колоритно выколото «РАБ РАМБАМА». Имена их, небось, дивись: Аба Кан, Мага Дан, Изя Лятор… Очевидцы магары и чечевицы. Ворчуны, торопыжки. Скромны излишне — хитоны отроду нестираны, стоптанные сандалии на грязную босу ногу… У коего головушка покрыта каким-то белым рушником с кистями, и борода выставлено мудро… Впрочем, у прочих тоже длиннющие белые бороды пушатся — «добро бело», вспомнил И. реченья лесного старичка Ахавыча. Глаза сих бледных фигурок застыли в ледяном бездушии — заел анализ? Никаких захудалых эмоций. Зрачки есть, а взгляда нет. (Отек тика, просипел бы Главврач в казарменной больничке, вколоть два кубика пирамидона и выпереть под койку в коридор.) Потом ожили ресницами, зашевелились. Заворочались белками, уставились.

И. стоял в стеклянном кубе, помещенном в хрустальную пирамиду (куб редкостного холонского стекла, цены немалой, да и пирамида из горного егического хрусталя, гля, дорогое удовольствие) — эстетически организованная огранка его нового облика поблескивала лучисто, с высверком — а Семь Светочей торчали насупротив, с прищуром морща лбищи. Ум, берущий на себя невыносимый для многих труд синтезировать мышление. Делать вид, что соображаешь. Симпозиум разумных. С грецкого «симпозиум» буквально — попойка, пирушка. Таис вечерис! Возможно, угостят с дорожки. Что выбрать — бимбер иль бузу, ягнятину чи чавычу? Красну рыбу к белому, яко кровь к хитону… О, Чаши Истины! Горняя горница! Пещера Учителей! Мысли бегают, витают с писком… Где-то, забыл где, есть зал Неслышных Шагов, а здесь, вали сюда — зал Неотступных Дробных Шажков. Ах, махровый запах чесноку сквозь все препоны! Ох, а вон старый знакомый!..

Ба, обалдел И. В ногах того умудренного индивида, что весело скалился в инвалидном кресле, уютно пристроился родимый Макинтошка — пропащая душа! — старинный компьютер ручной колымосковской работы, могущий и станцевать, изделие товарищества «Мокий Макинтош, вдова и сыновья». Макинтошка-бесстыдник заманчиво приоткрыл створки, доверчиво пошевеливал клавишами, преданно тянулся серебрениковыми проводками к очередным хозяевам. Пригрелся, приборчик. Перекинулся! Теперь, значит, он за них. Ух, смутьян, Лазарь ему судья и царь! Компьютеры вообще продажные, слабовольные. Непостоянство имя. Посулили ему память расширить — он и поддался, заскреб под мышкой. А чего там расширять — ширнись через валенок и охвати Вселенку! Повысь сознание, братец, как Директор в гимназии внушал после травы-варенушки.

Что ж, пора вступать в контакт, подумал устойчиво накренившийся И. Поговорить с Семью о том, о сем. При этом сугубо важно не промахнуться. Когда ты ссышь, то стараешься, чтобы струя беззвучно падала на покатые стенки укромного лотоса, а отнюдь не валилась с громким хамским журчанием посередь — так и тут. Апеллируя к низменному, нужно всячески лить суп на Колымоскву, в то же время осторожно наигрывая на возможно оставшихся сантиментах, с тайным вызовом нажимая на жалость. Это ты у аразов выучился, усмехнулся он.

— Здравствуйте на открытое множество лет, Знающие и Высокие! Мир вам, ареопаг! — начал И. звучно.

Раздалось молчание. Ни ответа, ни гу-гу. Один только седенький, сидящий на низкой скамеечке, приложил ладонь к хрящеватому уху — глухой, что ль, тугослышащий?

— А может быть, позволите мне присутствовать без… э-э… оболочки? — спросил И. смиренно. — Я не сбегу и в мыслях. Ибо возник здесь с тем, дабы…

— Да знаем мы все про вас, ведаем, — захохотал рыжий в инвалидном кресле. — Возник ты здеся, как тетя Песя!

— Юдаем, как с Колымосквы на рывок сдернул ночарой, копыто араза вдень в зад! — выругался курчавый ежак с татуировкой на лбу, усевшийся на корточки возле стены.

У этого Мудреца ермияжный лексикон старшины, отметил И., выдает извилину с головой.

— Знаем, знаем про ваш нелегкий отъезд, не трудитесь, — покивал лысый осанистый с раскладного стульца. — Медаль «За оборону Хлеборезки» кому попало не дают… Тут труд! Твердь морали…

— Нам многое про вас известно, — значительно сообщил пегий бобрик, накрепко слитый с табуреткой. — Фамилья-то как по буквам? Юрий, Дмитрий, Сергий, Ольга, Николай? Ага — Долгорукий, Донской, Радонежский, кн. Обнаженная, Чудотворец… Тэк-с. Ежели чего запамятовали, так мы и воспомним — с помощью понимающих. Моркву зарыл в сухой песок, загнеток не зазяб в уссолье, сенцо подстелено в сенцах?!

— Мидраши рассказывают, как Знайку бросила хозяйка — зазноба, москвалымская шикса, и он в слезах отправился к ребе, — забубнил розовый пушок в белом талесе, присевший на краешек (удобней раскачиваться) тяжелого стула с резной спинкой. — Вот вы пришли, и мы вам рады. Из какого колена будете? Неведомо? Не горюйте, это легко определить. Представьте себе детство. Камешек на нагрудничке первосвященника вашего какого цвета был?

— Вже знаемо за вас уси сипурайсы, шо филомат, языкоглот, кольаковод — вывчил тильки зай гезунд и талмудит тукки, — замахал ветряно руками смоляно однопрядно зачесанный, умостившийся на большом набитом бауле. — Сами случайно не женаты? А зачем? Гурнышт… У нас в местечке, слава богготу, целая табличка меделеева, а у одной, вы не станете верить, имеется настоящая горнишная и целый кучер, как живые…