— Хорошо. Найдем. Я скоро.

— За ожидание — еще двадцать гульденов, — напомнил переводчик.

— Договорились.

«Миллион, Микульский, триста тысяч… Два часа — по двадцать гульденов — итого сорок. Двадцать — за ожидание.

Итого шестьдесят… Десяти гульденов не хватает… — мешались мысли. — Больше нет ни гроша. Но скоро будет!» Это он заметил по дрожанию рук Ван дер Блика, когда речь зашла о любых процентах. Неужели? Ни в коем случае марку не продавать. Только в залог. Тогда и Сатане можно будет помочь, и жену вывезти, и дело открыть.

И он радостно поехал к дому Норби, пропуская встречных велосипедистов, сигналя девушкам и напевая какую-то мелодию вроде «Сетисфекшн»…

В комнате, не снимая куртки, открыл шкаф. Но в пиджаке альбома не обнаружил, отчего охладела рука, паническая рвущая подкладку кармана — где альбом?.. Утром был здесь!.. Парни со стульев не вставали. Он альбом проверил перед выходом. Норби?!

Нугзар бросился к пьянице. Тот лежал в наушниках, с открытыми глазами. На полу — две бутылки дешевого шнапса «Корн», одна — пустая, другая — наполовину, чипсы, еще какая-то ерунда… На столе — мятые гульдены и мелочь.

— Ты взял альбом? — Нугзар выдернул его с матраса и швырнул о стену.

Норби утробно ойкнул и молча сполз по стене. Нугзар схватил его за грудки, стал бить по щекам:

— Очнись! Говори! Ты взял альбом? Куда ты его дел? Где альбом? Эй!

Норби обмяк и блеял что-то невразумительное, вяло качая головой под пощечинами:

— Ноу, ноу… Йес…

Нугзар бросил его, побежал обратно к шкафу. Внутри все горело, жало, гудело. Стал рыться в вещах. Вывернул сумку — пусто. Лихорадочно полистал Библию, вчера же тут было, было! Но опомнился: нет альбома! Пьяница вынес и продал! Или сменял! Откуда вдруг «Корн» и чипе? А кому продал?

Он схватил финку. Норби сжался в углу и широко открытыми глазами взирал на нож.

— Норби, там была одна очень ценная марка! — пряча нож за спину, лихорадочно забормотал Нугзар, цепляясь за соломинки. — Я тебя не трону, скажи только — кому ты отдал альбом?! Где?! Кому?! В каком магазине? — с последней надеждой закричал он. — Здесь?! На улице?!

— Ноу, ноу, — залепетал, как ветка перед ливнем, Норби, в ужасе заглядывая Нугзару за спину, на нож. — Не знаю… Тут, на улице… Кто-то на велосипеде… Я сказал — тридцать гульденов, он дал семнадцать… И взял… и все…

— Кто он?

— Не знаю… Человек… Не убивай! Прости! — стал он обнимать ноги Нугзара.

Поборов желание воткнуть финку в эту патлатую сальную голову, Нугзар ушел в свою комнату и с досады швырнул нож, который задрожал в дверце шкафа. Постоял, посмотрел на дрожь рукояти… Вернулся к Норби.

— Как он выглядит? Какой он? Белый? Черный? Желтый? Красный?

— Не знаю… Серый… — плаксиво ответил Норби, не вылезая из угла.

Нугзар нагнулся за бутылкой (Норби отпрянул к стене) и отпил из горлышка несколько глотков.

«И все это — тоже моя вина! Знал же, что он — алкаш! И один раз уже шмонал мою комнату! Я полный идиот, кретин!»

Норби тоже потянулся к бутылке, в глазах его стояли слезы. Нугзар без сил осел на пол, уставился невидяще в зеленый глазок магнитофона… Слушал кряхтенье Норби, бульканье шнапса и тупо думал о том, что все надо начинать сначала… У него по лицу тоже потекли слезы. Так, плача и не говоря ни слова, они допили бутылку и сидели до тех пор, пока от Норби не поползло пятно, воняющее мочой.

Нугзар, брезгливо отодвинув хозяина, ушел. В комнате слепо огляделся. Сел за стол и положил лоб на черный кожаный переплет Библии, холодивший кожу.

Он сидел так около часа.

Потом голову поднял Кока Гамрекели, нищий студент…

Рано утром случилось такое, о чем Гоглик и мечтать не мог, сидя за вялым завтраком — вдруг позвонила Ната! Сама! И скороговоркой сообщила, что в школу из-за химии идти не хочет и будет ждать за углом.

— Мне вчера тетя сто рублей подарила. Можем куда-нибудь пойти, в приличное место.

— На фуникулере давно не были, — радостно напомнил Гоглик (как заманчиво закатиться куда-нибудь подальше от тупорылого физрука, брюзги-завхоза, плюгавого химика, истерички-биологички. Туда, где нет рыков завуча и писка негодяев, посмевших явиться без сменной обуви!).

Бросив чай, Гоглик тайком прошмыгнул в комнату отца, к полке, где обычно лежала рукопись. Так и есть — еще несколько листов. С потолка они валятся, что ли?.. Отца двое суток дома нету. Кто же их принес?

В портфеле уже с вечера заготовлено все необходимое: магнитофончик с наушниками, кассеты, отвертка-заточка, открывалка, зажигалка, пачка сигарет «Космос» (все мальчики их класса начали разом курить в последний четверг, в раздевалке, после физкультуры). Мельком обшарив карманы плащей и курток и выудив одну черную мелочь, Гоглик с огорченным ворчаньем юркнул в дверь и припустил по лестнице.

За углом стояла незнакомая красавица. Он оглянулся — где Ната? Незнакомка засмеялась:

— Не узнаешь?

Гоглик обомлел. Это была она, но с новой прической, в модных шмотках, даже на каблуках и чуть подкрашена!..

— Тетя из поездки привезла. Идет? — спросила она, отдавая ему портфель.

— Идет?.. Куда?.. — не понял он, жадно осматривая ее и стыдясь своих затасканных штанов и сомнительных тапочек.

— Не куда, а мне идет? Лови такси!

— Далеко едем, молодые люди? — спросил шофер. — А деньги у вас есть?

— К фуникулеру, пожалуйста! — ответила Ната и с заднего сиденья по-взрослому заглянула в переднее зеркальце — помада не размазана? — И деньги у нас есть.

Вот синеет здание фуникулера. Внутри, как всегда, бодро пахнет опилками, машинным маслом, сосной и свежим ветром от медленного огромного колеса с толстенными тросами. Гулко шлепает тряпкой уборщица, гомонят дети, родители жужжат возле кассы. Гид, бойкий юноша, веселит туристов рассказом о том, как инженер-бельгиец, автора проекта, в ночь перед пуском перепроверил расчеты, нашел ошибку и, не дожидаясь утра и позора, застрелился, а вагончики бегают до сих пор, с тысяча девятьсот шестнадцатого года, только иногда пьяные выпадают или старушки калечатся, потянувшись из кабинки за веткой, поэтому просьба не высовываться.

Вдруг колесо заскрипело, замерло. И кассирша объявила, что вагончик опаздывает, потому что наверху ждут каких-то важных гостей, которые никак не могут выйти из ресторана.

— А пошли пешком на Пантеон! — вдруг предложила Ната. — Там тихо, хорошо. Сколько тут торчать?

«На Пантеон?» — недовольно удивился Гоглик. Помимо того, что туда надо сто лет переть пешком, как верблюд, что там делать?.. Среди могил бродить, слезы лить?.. Ни тира, ни кафе, ни каруселей, ни сосисок, ни хачапури… Но надо идти, если Ната хочет. Он всюду пойдет, лишь бы с ней…