Симферополе пришел ко мне мой коллега по Харькову с предложением занять место преподавателя истории в Морском корпусе в Севастополе. Расписывая жизненные блага этого места – квартиру с ванной, электричеством и прочим, действительно привлекательным в то время, он весело закончил: «А в случае какой-либо эвакуации, можно быть уверенным, что при наличии флота Морской корпус всегда выберется благополучно…»

Через несколько дней я сидел в Севастополе на Минной пристани со своим беженским багажом и дожидался катера на Северную сторону. Прямо напротив стоял огромный дредноут «Генерал Алексеев». Я указал на него жене и сказал: «Какая громадина! Интересно было бы осмотреть».

Прошло еще несколько дней, и сбылись и мое желание, и роковые слова приятеля…

В памятные дни октября 1920 года у нас, на Северной стороне, было все спокойно; было спокойно и в городе, по крайней мере по виду, и вдруг 28-го с возвращением из города директора корпуса контр-адмирала Ворожейкина все засуетились и мгновенно разносится весть: армия эвакуируется, и, в частности, Морской корпус направляется в Тулон. (Так думали сначала, в Африку было приказано идти уже из Константинополя.)

Когда я с похолодевшим сердцем сообщил об этом решении своим, Ирина залилась слезами. Все внутри переворачивалось – так хотелось, наконец, отдохнуть, а тут вновь впереди ужас и тягота эвакуации, опять бежать, таскать корзину с чемоданом, отвоевывать себе место в очередях, спать не раздеваясь, оставаясь постоянно со своими думами, и наблюдать в потоке людей то звериные инстинкты, то горе, раздирающее душу. Сейчас, когда я пишу эти строки, смотрю на эту картину как бы со стороны, мне невыразимо жаль всех нас, и удивительно, откуда брались силы все это вынести. Но силы были…

Мысль о катастрофе не укладывалась в голове. Она пронеслась, ошеломила и сейчас же заслонилась мерзкой суетой, беготней, хлопотами и тупым глазением… Доминировало чувство животной усталости – физической и моральной. Нет конца разбитым надеждам. Только было пристал к пристани. Близкое дело, полная определенность целей, обеспеченность простого существования, южная природа, море, солнце.

Превосходное здание Морского корпуса было уже отделано. Приготовлены для занятий и жилья классы и помещения. Как было там хорошо! Особенно были великолепны аудитории, огромные, светлые. В некоторых из них был настлан паркет, развешаны картины из русской истории… И опять все рухнуло… Уезжать ли? Тогда у меня не было в этом вопроса. Политическому противнику большевиков, выступавшему против них всегда активно, начиная с Харькова, связанному теперь с военными организациями, остаться в незнакомом городе в полном смысле слова на произвол судьбы, встретиться с ними в качестве проигравшего игру, пойманного беженца было страшно и казалось немыслимо…

А тут – Франция, культура, предстоящий поход на большом военном корабле и, наконец, отдых в смысле установленного порядка, без случайностей и жестоких навыков Гражданской войны… И еще одно. Я не люблю и боюсь неорганизованности, а здесь был вполне готовый и действующий аппарат, учебное дело, мое любимое, профессия… И еще одно. Сознание непрекращенной борьбы, вера в скорый возврат, безотчетная, безоговорочная… Итак, едем. В теплые края, в синие моря…

Погрузка шла день и ночь. Огромная барка погружалась в воду, оседала. Ночью все окна жилых корпусов были освещены, двери долго не затворялись. Шла упаковка и увязка вещей; но в общем все делалось планомерно, а во многих квартирах даже не спеша. Чувствовалась огромная защита флота, его преобладающее значение в данный момент.

Ночь на 29 октября (старого стиля) мы провели в темной квартире – электрическая станция была снята. Это было жутко. Подходил час покинуть «пристань», в будущее не заглядывалось, а только тревожилось и сжималось сердце. Над Севастополем колыхалось зарево, доносился беспрестанный шум, гудки, какие-то удары, и в душе нарастало щемящее чувство чего-то надвигающегося, апокалипсического, против которого нет защиты… Плакать бы! Негде, некогда плакать, да и слез нет…

На рассвете мы покинули родную землю и перешли на барку. Суета погрузки, незнакомые лица кругом; осенний ветер с утренним холодом пронизывал и заставлял думать не о высоком и сложном, чего требовала душа в этот момент, а о самом простом, будничном, сером, принижающем. Скорее бы в тепло, сесть, согреться, съесть что-нибудь…

Самая эвакуация Морского корпуса не была обставлена сколько-нибудь торжественно в соответствии с моментом, и я об этом жалею: по-видимому, будничная сторона Гражданской войны притупила чувства и многие картинные стороны нашей жизни поблекли, осталась привычная проза беженской суеты, звериная пошлость эвакуации… Я предложил отцу Николаю, сидевшему в канцелярии среди груды всяких узлов и вещей, отслужить молебен. «Все уже уложено», – отвечал он, как будто для этого нужны были кресты или иконы. И только один момент мне врезался в память. Когда совсем рассвело, капитан 1-го ранга В.В. Берг, командир кадетской роты, привел своих воспитанников в строю под маршевые звуки горна. Звуки трубы резали воздух, точно отсчитывали какие-то сигнальные знаки судьбы…

«Генерал Алексеев»

Корабль, переменивший на своем коротком веку несколько названий, возвышался над водой как огромная гора. Вступив под защиту его брони, я почувствовал себя как-то особенно прочно, неуязвимо: казалось, это самое надежное убежище. Но вместе с облегчающим чувством безопасности и внутренней свободы я сознавал себя на этом корабле совершенно ничтожным и маленьким – он порабощал и сковывал волю.

«Алексеев» имел странный и необычайный вид для военного корабля, обыкновенно блиставшего чистотой. На палубе, грязной и черной от бесконечной погрузки и больших запасов угля, валялись грудой чемоданы, корзины, ящики и разное, неопределенного вида барахло; тащили еще, и еще, и трюмы проглатывали вещи.

Население корабля возросло в 7–8 раз, на его борту было несколько тысяч человек различной формы, пола и возраста. Дамские шляпки, английские зеленые шинели, френчи, русская форма, черные пальто моряков мешались с кавалерийскими рейтузами, форменные фуражки с кепками, полушубки с каракулевыми саками. Сгрудились предметы домашнего хозяйственного обихода – кровати, комоды, самовары; на носу терлись боками коровы, козы… Это был не только кажущийся для непривычного взгляда беспорядок, какой, например, бывает в школе во время перемены, это был настоящий хаос, в котором команда корабля была поглощена нахлынувшей стихией и растворилась в ней до неузнаваемости.

– Господа! – слышится голос подбежавшего к толпе старшего офицера. – Кто тут из вас из нашей команды?!

А люди шли, шли, ползли, как тараканы, без конца подъезжали лодки, груженные нужным и ненужным; поднимались по высокому трапу, лязгали лебедки, стучали танками матросы, и на баке появились новые баркасы, автомобили. Казалось, этой погрузке не будет конца, но людское несчастье гнало в море, вослед уходящим кораблям, и уже вечером на другой день,