На обратном пути от Горького домой Бенуа поражается порядку в городе: «Довольно много патрулей вокруг горящих костров. Нигде никаких криков или ругани. Пьяных вовсе нет. Все носит какой-то неправдоподобный характер, точно сон. И вот опять спрашиваешь: неужто и впрямь русский народ так мудр и зрел?»

На следующий день звездная делегация идет в Думу – и обнаруживает там огромную толпу, через которую они чудом пробираются благодаря пропуску Горького. Проведя в переполненных приемных полдня, они при помощи каких-то служащих получают на руки постановление председателя Совета министров о создании специальной милиции для охраны памятников и музеев, которое «остается только подсунуть ему для подписи». Одновременно выясняется, что Временное правительство переехало в здание министерства внутренних дел. И всю делегацию везут туда – теперь «пропуском» становится Шаляпин, которого все узнают и с которым все хотят познакомиться. Сначала к группе подходит молодой министр финансов Терещенко («Держит себя не как демократический министр, а как милостивый принц, – записывает Бенуа, – однако говорит совершенно осипшим голосом»). Оказывается, что у Терещенко тоже есть мечта – создать отдельное министерство искусства во главе с Дягилевым: «Надо его непременно выписать, выписывайте его скорее, Александр Николаевич!» – говорит он Бенуа.

Наконец делегация знакомится с главной звездой Временного правительства – Керенским, которого Бенуа сначала принимает за «чрезмерно усердствующего писаришку». Керенский отводит делегатов в соседнюю комнату и рассказывает, что он, министр юстиции, уже успел посетить Зимний дворец и Царское Село, выставил охрану и убедился, что Зимний совершенно не подходит для того, чтобы в нем заседало Учредительное собрание.

«Совершенно ясно, что этот человек уже много ночей совсем не спал, – вспоминает Бенуа. – После только что нами отведанной бездари и просто российской вялости Керенский производит необычайно возбуждающее впечатление, и определенно ощущается талант, сила воли и какая-то "бдительность". О да! Это прирожденный диктатор!»

Вскоре выясняется, что премьер-министр Львов все же подписал постановление о создании милиции по охране дворцов, но Керенский, который уже опередил эту милицию и обо всем позаботился, просто прячет постановление в карман. Он благодарит делегацию за поддержку, говорит, что ему очень важно опираться на таких авторитетных в области искусства людей, – и вдруг, не простившись, убегает из комнаты по срочному делу.

На следующий день в газетах выходит сообщение о создании Комиссии по вопросам искусства, в которую входят Горький, Бенуа, Петров-Водкин, Рерих, Шаляпин и другие знаменитости. Против «диктатуры» звезд немедленно выступают молодые художники и поэты. Они требуют проведения съезда деятелей искусств – он собирается в Михайловском театре 12 марта, председательствует профессор Владимир Набоков-старший. Больше всех бушуют театральный режиссер Всеволод Мейерхольд и молодой поэт Владимир Маяковский.

«Когда страна борется за демократический принцип, "цвет русского искусства" в обход вотума общего собрания идет к министру и остается на местах», – разоблачает коллег Мейерхольд. Маяковский требует созвать «Учредительный собор» деятелей искусств, а никакого «министерства искусств» не создавать.

Бенуа и Набоков уходят со съезда в смущении. Но все же Бенуа звонит Елене Дягилевой, мачехе Сергея, чтобы выяснить его актуальный адрес – и срочно вызвать его «вернуться в Россию для общей работы» (вероятно, и для ее возглавления). Мачеха уверена, что Сергей, конечно, согласится, ведь перед ним раскрываются огромные возможности. Сам Бенуа говорит, что ему страшно за Дягилева: «Как бы снова не испить ему горькой чаши нашей бестолковщины и всяческих интриг!»

В марте 1917 года в Риме начинается новый сезон дягилевских «Русских балетов». Когда Игорь Стравинский приезжает из Швейцарии, вся команда уже в сборе: балетмейстер Леонид Мясин репетирует, Лев Бакст и Пабло Пикассо заканчивают работу над декорациями. В римской программе «Жар-птица» и «Фейерверк». Прежде перед всеми спектаклями оркестр исполнял русский гимн – но теперь Сергею Дягилеву приходит в голову, что «Боже, Царя храни!» уже неуместно. И он в отсутствие нового гимна решает, что оркестр должен сыграть «Эй, дубинушка, ухнем» – таков в представлении Дягилева гимн русской революции. Он требует от Стравинского, чтобы тот срочно написал оркестровку, – и тот дирижирует «Дубинушкой» на всех последующих выступлениях.

Получив телеграмму Бенуа, Дягилев раздумывает недолго – и отвечает отказом. Он заканчивает работу над новой грандиозной постановкой – балетом «Парад». Музыку к нему пишет Эрик Сати, а декорации делает Пикассо. Предыдущие сезоны были у Дягилева не слишком удачными – а от этой постановки он ожидает прорыва.

«Я слишком долго работал за границей и не хочу возвращаться в Россию – так вспоминает слова Дягилева ненавидящая его жена Вацлава Нижинского Ромола. – Меня могут спросить там, что мне нужно в этой стране, скажут, что я хочу воспользоваться преимуществами свободы, за которую людям приходилось бороться, что я усталый, старорежимный. Я не выжил бы в новой России и предпочитаю оставаться в Европе». Спустя некоторое время Бенуа согласится с другом: «Лучше пусть Сережа останется за пределами, в более благодатных странах, куда нам, пожалуй, придется эмигрировать, когда все здесь закиснет в маразме».

В России между тем тоже мучаются из-за отсутствия гимна – в театрах и на всех торжественных мероприятиях, как правило, играют «Марсельезу» – гимн Франции, который считается гимном революции вообще.

Русские композиторы рвутся написать новый гимн – его, не сговариваясь, сочиняют Александр Гречанинов, Александр Глазунов и Сергей Прокофьев. Гречанинов просит поэта Константина Бальмонта написать слова. И тот пишет такие стихи:

Говорят, что свои версии текста пытаются написать Зинаида Гиппиус и Валерий Брюсов.

У новой страны пока нет никакой символики и никаких ритуалов. Первым из них должны стать торжественные похороны жертв революции – «празднество свободы». Петросовет всерьез обсуждает вопрос о том, что они должны быть похоронены на Дворцовой площади – более того, братская могила должна быть увенчана грандиозным монументом.

Члены Комиссии по делам искусств в ужасе. «Как бы стотысячная толпа, которую привлечет погребальное шествие, под влиянием каких-либо шалых демагогов не ринулась бы на самый дворец и заодно на Эрмитаж», – переживает Бенуа. Он просит Горького сходить в Петросовет и, употребив все свое влияние, предложить, например, площадь перед Казанским собором – то самое место, где так часто происходили столкновения с полицией при прежнем режиме. Петросовет настаивает на Дворцовой площади, ее даже начинают раскапывать.

Однако мешают мерзлая земля и трубы – в итоге решено провести торжественные похороны жертв революции на Марсовом поле. 23 марта по этому поводу устраивается грандиозное шествие, в котором участвует почти миллион человек («Два миллиона, – считает Гиппиус, – и никакой Ходынки не случилось»). То, что траурный митинг проходит без инцидентов, отмечают даже скептики, такие как французский посол Палеолог: «Бесчисленные толпы, которые медленно двигаются, эскортируя красные гробы, представляют зрелище необыкновенно величественное. И, еще усиливая трагический эффект, ежеминутно в крепости грохочет пушка. Искусство инсценировки врожденно у русских».