Великий фараон, повелитель Верхнего и Нижнего Нила, в урее, увенчанном атакующей коброй, с регалиями власти в руках сидел на золотом блистающем троне, созерцая шествие. Оба его сына стояли близ трона впереди толпы жрецов и повелителей номов, прибывших в роскошный Мемфис на ежегодный обряд поклонения Исиде, дарительнице жизни, супруге вечно живущего, вечно юного Осириса – едва ли не самый важный обряд этого времени года. Как было известно каждому, от того, примет ли Исида принесенную ей жертву, зависит, станет ли год удачным, будет ли богатым урожай, не налетят ли несметные полчища саранчи, не придут ли из-за моря или дальних верховий Нила свирепые дикари и много-много еще чего, касающегося каждого жителя страны.

Пока что предзнаменование не радовало: жрецы недовольно качали головами, глядя, как упирается бык. Исида будто отвернулась от своего народа и не желала принимать животное, выращенное специально для нее на самых тучных пастбищах страны. Великолепное животное, ни единого черного волоска!

Неужели богиня была чем-то или кем-то обижена? Фараон сидел мрачный, будто грозовая туча, хотя изо всех сил пытался не подавать виду. Ведь для всех без исключения собравшихся он – живое воплощение Гора – обладает достаточной властью, чтобы смирять людей и животных. Или же не обладает?.. Тогда по праву ли он занимает лучезарный трон?

Бык ступал тяжело и грозно, недобро оглядывая красными от боли глазами собравшихся зрителей. Он не собирался сдаваться без боя и, хотя кольцо в носу причиняло ему боль, гневно мотал головой, так что пятки удерживающих его рабов прочерчивали борозды на песке. Сетх-Ка глядел на обреченное животное и, казалось, ощущал обуревавшее его негодование.

«Он просто не понимает! – пронзила его мысль. – Звериным чутьем ощущает приближение смерти, но совершенно не понимает, какая участь уготована ему за чертой, отделяющей нижний мир от верхнего, и как важна его судьба для всего живущего на берегах великой реки». Младший сын чуть заметно коснулся украшенных лазуритом оплечий фараона:

– Отец, позволь поговорить с быком.

– Поговорить? – Фараон поднял на сына удивленный взгляд. – Ты в своем уме? Если перед смертью жертвенный бык поднимет на рога одного из моих сыновей, вряд ли кто-нибудь воспримет это как добрый знак.

– Этого не случится, отец. Я обещаю тебе!

Сердце Сетх-Ка стучало частой дробью, он вдруг вспомнил наставление жреца Ур Маа: «Убей в себе льва, и ты станешь выше льва». Сейчас он чувствовал, что бык в нем побежден и этому гиганту, так и играющему могучими, будто каменными, мускулами, ни за что не одолеть его.

Фараон склонил голову и сделал знак рукой верховному жрецу остановить процессию у входа в храм.

– Ступай, но учти: если бык поднимет тебя на рога и втопчет в пыль, я объявлю всем, что ты подменыш, слепленный из красной глины, а настоящий Сетх-Ка похищен духом пустыни и принесен в жертву крокодилоголовой Амат.

– Я не подведу тебя, отец.

Сетх-Ка устремился по широким ступеням святилища вниз, туда, где, упираясь изо всех сил, отчаянно стараясь высвободиться из рук удерживающих его силачей, мотал лобастой головой обреченный на заклание бык.

Увидев младшего сына фараона, нубийцы застыли, пытаясь заслонить собой морду грозного животного. Сетх-Ка сделал им знак расступиться и устремил внимательный, будто пронзающий сознание взгляд в глаза быку. От неожиданности тот вдруг застыл как вкопанный. Лишь фыркнул напоследок, будто в недоумении. Между тем Сетх-Ка стоял перед ним совсем близко абсолютно безоружный и не пытался ни напасть, ни убежать. Просто стоял и смотрел. И все, о чем вспоминал могучий бык, – обильное росяное пастбище, пахнущая цветами подстилка, ни с чем не сравнимое раздолье. Все это, будто связная речь, передавалось человеку, стоящему напротив, и проживалось, воспринималось им за считаные мгновения. Бык как будто жаловался на свою тяжкую участь одному из тех, от кого она зависела. Сетх-Ка внимательно слушал его речь и, казалось, понимал все-все до последнего слова.

– Приветствую тебя! – Молодой принц шагнул к жертвенному быку и поднял руку.

«Ты пришел убить меня?» – будто услышал он, а может, прочел это в налитых глазах мощного зверя.

«Нет, я пришел тебя приветствовать», – подумал Сетх-Ка, беззвучно разговаривая с быком. И, как показалось младшему сыну фараона, тот понял обращенные к нему слова.

«Я знаю, это дорога к смерти», – мрачно ответил жертвенный зверь.

«Это дорога к вечности. Смерть – лишь маленькая ступень к иному, лучшему миру. Точно так же, как и само рождение. Мы все умираем, но лишь избранные приходят в дом богов и становятся их частью. Сегодня ты придешь в чертог Исиды».

«Я хочу обратно на пастбище и не хочу умирать».

«Твое новое пастбище будет обширней, и ни один слепень не осмелится даже приблизиться к тебе».

«Ты говоришь правду?» – настороженно поинтересовался бык.

«Я всегда говорю правду».

«Я поверю тебе. Но мне страшно, будь со мной до последнего мига».

«Конечно, я буду с тобой».

Сетх-Ка дал знак рабам отпустить веревки и, положив руку на могучий загривок, бугром поднимающийся над спиной, вместе с жертвенным быком спокойным, уверенным шагом вошел под своды храма.

Сетх-Ка ступал рядом с могучим зверем и чувствовал его страх в предчувствии скорой неизбежной смерти. Он гладил мощную спину жертвенного зверя, едва сдерживая себя, чтобы не расплакаться от обуревавшей его жалости. Что поделаешь, такова воля богов. И всем, будь то человек или животное, надлежит безропотно повиноваться ей. Они приближались к алтарю в полном молчании. Собравшаяся знать, ошеломленная происходящим, боялась проронить слово, опасаясь, что наваждение развеется и разъяренный бык бросится в атаку на жаждущих его смерти людей. Алтарь был совсем уже близко. Сетх-Ка видел настороженные глаза верховного жреца и его подручных, которым предстояло разделывать тушу. Верховный жрец держал в руке длинный граненый жезл из небесного железа, готовый вонзить обращенную в металл огненную молнию в тугую плоть жертвы.

«Он не будет мучиться», – пытался убедить себя Сетх-Ка, но сердце его разрывалось на части от жалости. Уже сегодня он будет пастись на лугах, где зелень никогда не выгорает под испепеляющим жаром небесного лика Атона. Но видеть то, что будет дальше, он не мог. Ему прежде уже доводилось присутствовать при обряде жертвоприношения. Он знал, что сейчас верховный жрец нанесет единственный, но абсолютно точный удар. Его подручные тут же займутся своим кровавым делом, затем бычья голова будет отсечена, на нее обрушится град проклятий, и с требованием, чтобы все беды, уготованные фараону и всему Египту врагами ближними и дальними, упали на эту голову, она будет сброшена в волны Нила. Но перед тем как бросить рогатую голову в реку, юная девственница обмакнет в пролитую жрецом кровь цветок лотоса и коснется лба жертвы, будто на миг оживляя ее.

Подручные верховного жреца, с опаской поглядывая на сына фараона, ухватились за бронзовое кольцо, вдетое в нос лучшего из быков, выросшего на луговых пастбищах Дельты. Если бы только мог, Сетх-Ка бросился бы опрометью из храма – сердце его разрывалось от жалости к могучему животному, приведенному им на убой. Но он не мог этого сделать. Сын фараона не имеет права на чувства. А потому он стоял, замерев, будто изваяние, высеченное для услаждения взора досужей толпы. Он услышал совсем рядом последнее жалобное мычание и гул от падения на плиты каменного пола огромного тела мертвого животного, услышал, как, сопровождаемая громким выдохом, с размаху опускается на бычью шею освященная бронзовая секира.