— Готовы? Идемте, там Вадим в машине.

Саша забросил на плечо ремень кофра и протянул Кире руку. Так, за ручку, как первоклассники, они и дошли до машины. Вадим обеспокоенно заглянул Кире в лицо и тихо спросил:

— Что случилось? Ты бледная…

Кира обхватила его руками за шею и на ухо зашептала о своей находке. Вадим внимательно ее выслушал, потом прижал к себе и неожиданно поцеловал. Кира опешила:

— Вадик… ты что?!

— Ничего. Захотелось. И вообще — хватит уже прикидываться. Я ведь люблю тебя — неужели ты не видишь?

Кира молчала. Разумеется, она все видела. Видела давно… более того — сама она тоже часто ловила себя на мысли, что испытывает к Вадиму не совсем партнерские чувства. Ее не пугало его увечье — она просто не замечала порой, забывала о том, что у него нет ног — настолько полноценным человеком он был.

— Вижу… давно все вижу, Вадик…

— И? — требовательно спросил он, взяв ее за руки.

— И я…

Николай Иванович задумчиво рассматривал лежавшие перед ним на столе танцевальные туфли со вскрытыми каблуками. Он смотрел на них так долго и пристально, что у него в глазах стало двоиться. Внезапно он расхохотался.

— Это же надо… — вытирая заслезившиеся от смеха глаза, пробормотал он. — Как все просто оказалось… Пацан не дурак, ох не дурак… Обвел всех вокруг пальца. Даже жалко, что он погиб, — закурив трубку, Николай Иванович потянулся к телефону. — Алло, Дантист? Ну привезут тебе сейчас мои парни твой товар. Да, тот самый. Девчонка нашла. И дорогу к моему дому забудь, не хочу, чтобы она тебя здесь видела. Все, до связи.

Эпилог

Кира и Вадим успешно выступили в конкурсе по бальным танцам для инвалидов-колясочников, заняв третье место. Их румба имела оглушительный успех у зрителей. Кира исполнила ту самую «дорожку», которая оборвала жизнь Стаса, — это было ее прощание с партнером.

Через два месяца они с Вадимом поженились. А через год Николай Иванович был арестован по обвинению в организации преступной группы и торговле наркотиками. Своего внука он увидит не скоро.

Мой ангел-хранитель либо вечно пьян, либо просто впал в кому. Иначе как, как он мог допустить такое? Как мог не увидеть, не угадать, не предотвратить? Почему так случилось? Хотя… ведь я жива — а это значит, что мой ангел все же оказался в нужном месте в нужное время. Но вот честное слово, я с удовольствием поменялась бы местами с мамой или с мужем. А еще лучше — с обоими сразу…

Я просыпаюсь от собственного крика и боли в голове. Даже не понимаю, что сильнее — страх, вырвавший меня из объятий сна, или боль, раздирающая виски. Оглядываю комнату и понимаю — нет, ничего не изменилось: та же пыль, те же разбросанные вещи, те же пустые кофейные чашки. Ничего не поменялось, все точно так же, как вчера, позавчера, неделю назад, месяц… Сегодня ровно сорок дней, и мне пора бы встать и начать собираться — скоро приедет Инка, моя единственная подруга, и мы поедем на кладбище.

Я бреду к зеркалу. Тоже без изменений — всклокоченные волосы, синяки под глазами, правая бровь сбрита — там свежий шрам, тонкий, едва затянувшийся розовой кожей. Это единственное, что осталось у меня на память об аварии. У меня — шрам, а мамы и Олега больше нет.

Инка ворвалась как сквозняк, принеся с собой свежесть июльского утра, букет тигровых лилий и аромат «Armani Diamonds». Даже такую обыденную процедуру, как свое появление где-либо, Инка умеет превратить в карнавальное шествие или мини-спектакль. Инка — актриса нашего местного театра, «прима», по здешним меркам. Красивая, яркая, рыжеволосая, с идеальным макияжем и прической, моя подруга везде и всюду привыкла быть королевой. Правда, личная жизнь не складывается — мужчины, привлеченные броской Инкиной внешностью, как бабочки — огнем лампы на вечерней веранде, очень быстро понимают, что не смогут справиться с темпераментом и запросами капризной красотки. В результате Инка в свои тридцать все еще одна.

— Ника, ну что ты? Еще не готова? — восклицает она, оглядывая мой халат и тапочки.

Я понуро бреду в ванную, предложив Инке самой сварить себе кофе. Моя подруга — единственный, пожалуй, человек, который никак не хочет признавать имя, которым меня с маминой подачи называют абсолютно все. Для окружающих я — Нюша, хотя полное мое имя, как ни странно, Вероника. Но мама с самого рождения звала меня только Нюшей, а вслед за ней и друзья, и муж. Только для Инки я Ника с первых дней знакомства — я думаю, просто из чувства протеста.

— Ник, ты бы поторопилась! — снова напомнила Инка из кухни, и я со вздохом встала под душ.

— Долго ты собираешься себя гробить? — поинтересовалась она позже, когда мы пили кофе и ели хрустящие гренки с абрикосовым джемом — все это проворная подружка успела изобразить за время моего утреннего туалета.

— Гробить? — машинально переспросила я, вяло помешивая ложечкой коричневую жидкость в фарфоровой чашке. Сама я никогда не пью из них кофе по утрам, но Инка настойчиво достает этот сервиз из шкафа всякий раз, когда ей доводится хозяйничать на моей кухне. Тяга к прекрасному, знаете ли…

— Гробить, Никуся. Отпуск у тебя закончился, так ты еще без содержания выпросила — может, хватит? Среди людей-то легче будет.

Отпуск, будь он неладен… Именно этот самый отпуск, который я решила провести с мамой и Олегом в нашем местном санатории на лечебных озерах, в один миг лишил меня двух самых родных людей. Если бы я не придумала эту поездку за пятьдесят километров от санатория! К чему мне сдалось это суперсоленое озеро, в которое я из природной брезгливости даже ногу бы не окунула?!

Я работаю в салоне красоты администратором, чего-чего, а людей предостаточно, но сейчас я меньше всего нуждаюсь в их обществе — неужели Инка этого не понимает? А она продолжает, держа двумя пальцами гренку и пытаясь еще и помаду не смазать, откусывая:

— Ника, я все понимаю — Олег был прекрасным человеком, идеальным мужем и все такое. Мама опять же… Ты ведь знаешь — я любила Галину Петровну, очень уважала… Но, Ника, даже они сказали бы тебе то же самое: нельзя сидеть в одиночестве и хоронить себя.

Нет, она все-таки не понимает… Да и как одинокая женщина может понять меня, прожившую с мужем десять лет! Инка никогда не была замужем и не знает, что это такое — лишиться своей половинки.

Однако Инка и сама догадалась, что переборщила, а потому подошла ко мне, обняла и пробормотала куда-то мне в волосы:

— Никусь… ну не надо… пойдем, я помогу тебе собраться.

Она утащила меня в комнату, принялась колдовать над волосами, даже макияж сделала, но я только равнодушно бросила взгляд в зеркало и не выразила никаких эмоций. Да, руки у Инки золотые, из моих длинных тяжелых волос соломенного цвета она ухитрилась соорудить сказочного вида прическу, умело подвела глаза, даже синяки замаскировала так, словно их и в помине нет. Но что с того? Разве двум могильным холмикам не все равно, как я выгляжу?