Иного Хотт и не ждал. Откуда здесь, в пустыни морской взяться недругу, грозящему державе Кроновой? Если только из преисподней. Но вход туда, как волхвы бают, запечатан. Неоткуда и людям появиться многим, коих можно было б данями и оброками обложить. Беглецы? Хотг усмехался, щурился на солнце, не понимал он тревог пустых — чем могут повредить державе и поколебать власть великокняжью беглецы жалкие, они теней собственных боятся. Нет, не стал бы он их трогать вообще. Но служба есть служба. Ведено обходить с дозором земли подвластные Крону, значит, надо обходить, ряд держать. За то и спрос будет. Не он один блюдет покой по Срединному морю Русскому, по многим сушам. Служба! Три десятка во главе с пояусотником Бравоем послал он вглубь острова, в долины горные, пройтись по местам старопрежним неспокойным… Пора бы им и назад вернуться.

Хотт глядел в синеву моря. И легкая улыбка стыла на его губах. Пусть плещутся, пусть отдыхают. Такова доля мужа служивого: сегодня ты беззаботен и весел как дитя, завтра идешь на мечи, смерть прием-лешь. Сотник Хотт[10]хорошо понимал души дружинников.

Хотту было немногим за тридцать. Но суровое лицо его пересекали от подбородка к виску два кривых шрама, память о нубийских побоищах, левая рука еле держала щит — сухожилия были перебиты палицей свирепого дикаря иверийского… досталось Хотту немало за короткую боевую жизнь. Но и сотником в Кроновом войске быть — честь немалая.

— Олен! — выкрикнул Хотт и махнул рукой. Десятник не заставил себя ждать, подбежал резво, вытянулся перед сидящим на попоне возле чахлого корявого куста сотником. Был Олен полугол, только из моря, но меч прихватил, прижимал к бедру, показывая, что готов выполнить любое задание.

— Возьмешь людей своих, пойдешь на встречу с Бравоем, — приказал Хотг. И пояснил: — Долго их нет что-то, загуляли, небось, с горянками.

Олен широко улыбнулся, обнажая крупные желтые зубы. Он тоже был непротив «загулять». Только медлить с исполнением приказа не полагалось, сотник Хотт не повторял дважды.

— Встретим! — заверил Олен. И побежал прочь, собирать десяток. Ему не надо было растолковывать мелочей, сам понимал, посылают не для встреч, какие еще там встречи, посылают на поиски. Не вернулся в срок Бравой, может, заплутал в горах, чего гадать. У Олена в десятке люди были самые сноровистые, кони быстрые, легкие, кого ж еще посылать в розыск.

Хотт не глядел на уходящий вглубь острова отряд. Сидел, хмурился, жевал стебелек травинки да поглажи- вал увечную руку. На стругах все было в порядке, стояли они, чуть покачивая голыми мачтами — багряные паруса спустили, нечего им впустую полоскаться по ветру. Но багрянец застил глаза Хотта. Виделся ему огненно-волосый князь, злой, издерганный, исхудавший, с недоброй зеленой мутью во взоре. Зачем вызывал его перед обычным походом дозорным, Хотт так и не понял. Будто — хотел князь сказать ему что-то важное, точившее его! изнутри, мучился, изводился… да так и не сказал. Только у жег все глазами недоверчивыми, колючими.

— Ты Скрытень весь прощупай, — твердил Крон, — ежели что, никого не щадить! Головой ответишь!

Ничего толком не понял Хотт. А переспрашивать не посмел, лют стал князь в последние годы и мнителен, на себя не похож. Изменился, постарел и немудрено, седьмой десяток набегает, усы с бородой сивые. А голова огнем пылает, не рыжая даже, багряная, будто кровью политая, ни единого седого волоска.

— Все сделаю! — заверил Хотт-сторукий. Слышал он прежде, что хаживал и сам Крон когда-то на Скрытень, еще и княгиня в те поры была жива, потом сгинула где-то, что был у князя там интерес свой… а какой, никто не знал — дружину, что с ним ходила, далеко услали, к самому Инду, во власть брату Кронову Вару-не, с тех пор о ней никаких вестей не было, даже ближнего своего, Горея, на край света спровадил! Страшился Хотт гнева княжьева, знал, любой вопрос может бурей отозваться — потемки душа Крона. Он Великий князь, выше его под солнцем нету.

Вот и Бравою Хотт повелел никого не щадить. Сам не пошел, не верил, что в долинах есть враг достойный, не с горяками же босыми воину воевать. Бравой малый усердный, за недоброе слово о князе глотку перервет — вот пусть и усердствует. Его бы в пески нубийские!

Хотт вздохнул тяжко, выплюнул травинку. Глотнул из баклажки вина. Дома жена Влава осталась, семеро детей, да две полонянки, не рабыни, жены младшие — у одной от него двое, у другой дочка годовалая. Работников мало, ртов голодных много, все, почитай, на его плечах. Отца в Лидии убили, он еще мальцом был. Мать в леса ушла, так и пропала, наверное, ведуньей сделалась, в священных рощах молитвы творит Богородице Ладе, Царице Небесной. Пахарям-оратаям проще, они всегда дома, на земелюшке своей — коли бесплодной станет, переходят всем родом, всем семейством, новые леса под пашню выжигают, сеют, жнут, плоды труда своего собирают, князю и волхвам несут часть, себя не забывают. У воина судьба иная, лихая. Воем быть ладно, коща молод да здоров. Только уже ничего не переделать в жизни.

Хотт глотнул еше. Вспомнились терема Кроновы, палаты каменные и дубовые. Богато жил Князь великий, раздольно. Но в верхние владения свои, домашние, никого не пускал кроме приближенных, прочих принимал внизу, у подножия горы. Невысок Олимп, а не подняться к облакам, десять колец стражи, засады… Да и кто посмеет?! Хотту хватило и нижних палат, подобных им нигде не видывал, хотя немало стран прошел. Стольких столпов-колонн дубовых, резных поверху и понизу, в красный цвет выкрашенных по нраву княжьему, и не узришь нище. Своды высокие, светлые. Полы белокаменные, расписные, мозаичные. Сады ухоженные, с ручьями и озерцами. Звери лютые, прирученные… Радовался Хотт за князя — велик, богат, могуч, а значит, и сам род огромный русов могуч и славен под небесами земными, такому князю, такому роду служить — участь завидная, честь большая.

Четыре дня не возвращался Олен с воями. На пятый прискакал — черный, взъерошенный, с горящими глазами. С ходу выпалил:

— Всех порубили!

— Чего мелешь! — озлился Хотт.

— До единого!

Олен спрыгнул с коня. Замер перед сотником, глядя прямо в глаза. Было видно, что не врет. Да и как врать про такое… Беда! Тихий, райский Скрытень, обитель блаженная, жемчужина морская — и на тебе!

— Сбор! — сурово приказал Хотт. И пошел к коню боевому, не теряя времени. Как наяву ожгло злым зеленым взглядом княжьим. Не сказал ему Крон правды про Скрытень, а ответ держать придется по всей строгости, не будет прощения, Хотт знал.

Двенадцать дней рыскал он с полусотней по горам и долам. Два десятка оставил струги сторожить. Ос- тальных всех до единого в погон забрал. Весь остров обшарил. Ничего не нашел, кроме пепелищ горелых, трупов да коней одичавших, измученных. Правда, горя-ков ловили, семействами и поодиночке, многие попадались, нерасторопные да простодушные. Каждого допытывали, что слышал, что видел… так ничего и не допытались. Трогать их Хотт не велел, отпускали несчастных в леса их и норы. Даже самый глупый и обозленный вой понимал, эти люди в косматых шкурах не причем, они б и все вместе с одним дружинником не справились, разогнал бы он их как коз по склонам. Где им уложить три десятка! Хотт готов был землю грызть от ярости и беспомощности своей. Да только что поделаешь?! Убитых похоронили по обычаю, пустили дьмом к небу, тризну справили как могли. После еще неделю искали злодеев. Впустую.