– Ну-ну, – одобрительно хмыкнул настоятель. – Не зазнался, стало быть… Ну, на скотный двор да к кормилу есть кого ставить. С пищалью к бойнице, так тут уж как выйдет. А ты, помнится, летопись хотел писать? Я же помню, как ты хотел написать про то, что на нашей земле случилось, после того как царь Иван Васильевич умер. Про царя Федора хотел написать. А теперь, верно, про Лавру напишешь, как ее от ляхов уберегали?

– Не забыл? – поразился Авраамий и помотал головой. – Да уж, какие теперь книги. До них ли?

– А про книги никогда нельзя забывать. Сегодня забыл, а завтра уже и не вспомнишь. А потом как? Без памяти даже зверь и птица жить не смогут. А уж нам-то память особо хранить нужно! Стало быть, вот тебе и послушание – летопись составляй!

– Спасибо, отец Антоний, – растерянно сказал Палицын. – Даже и не знаю, смогу ли книгу-то написать…

– Неужто писать разучился? – ехидно поинтересовался игумен. – Ну, это дело поправимое. Определю в приют, где брат Сергий сироток поморских грамоте учит. Ежели тебя розгой лупить да на горох ставить – научишься. Вмиг от «аза» до «есмь» ден за семь пройдешь.

– Тебе бы шуточки шутить, отец настоятель, – обиженно проворчал Авраамий. – А я, пока келарем был, все больше описи да заемные грамоты писал. А погодную летопись вести – это же сколько бумаги попусту изведу, пока не приноровлюсь?

– На доброе дело и бумагу не жаль извести, – пожал плечами настоятель. – Коли какие листы испортишь – братьям отдашь. Хоть на поварню – соль заворачивать или охотникам на пыжи. Порченую бумагу всегда пристроить можно. А новую бумагу мы каждый год кипами, по полпуда прикупаем, не разоришь. Все, что нужно, – бумагу, чернила, – тебе прямо в келию принесут. Перья-то какие нужны? Гусиные, лебединые? Хошь – из правого крыла, а хошь – из левого. Правда, я до сих пор уразуметь не могу – чем это левое крыло лучше правого? Ты-то не знаешь?

Авраамий тоже не знал, почему перья из левого крыла птицы стоят дороже, чем выдернутые из правого.

– Были бы чернила, а писать-то я и пальцем могу.

– Ну, твое дело, – не стал спорить игумен. – Перьев тебе принесут, а дальше уж сам смотри. Пальцем писать нравится, пиши и пальцем. Свечи, само собой. Книги нужные сам возьмешь. Скажу книгохранителю, чтобы он тебе на вынос разрешил брать. Ну, теперь-то что? Устал небось? – участливо спросил игумен. – Есть-пить хочешь?

– Хочу. Только вначале бы отдохнуть. На еду уже и сил нет – ложку в руках не удержу, да и на молитве на ногах не устою. А с тобой, отче, говорю, да понимаю плохо, о чем говорю. Веришь, нет – сам не знаю, как это мы до Соловков-то добрались. Сейчас бы мне упасть, да и не вставать. Вон, – кивнул Авраамий на келейника, который так и не проснулся, – лягу сейчас рядом, да и засну.

– Отдыхай, – кивнул настоятель. – На заутреню не ходи, помолимся мы за тебя и за товарищей твоих. Скажу братии, чтобы не тревожили. А как выспитесь, в трапезную проводим. Да прикажу, чтобы баню истопили. Ну, не забыл еще, где твоя келия была?

– Да вроде бы нет, – с трудом вымолвил Авраамий, поднимаясь с места. – Мы ж, отче, с тобой соседями были.

– Ну, туда и пойдешь. Раньше-то в ней брат Стефан жил, а теперь пустая стоит.

– Стефан? – невольно остановился келарь. – Это не тот ли, что при Иоанне царем был, Симионом Бекбулатовичем? Князь Пожарский мне челобитную давал прочесть – инок Стефан, бывший хан Касимовский, да царь Всея Руси, пребывающий в Соловецком монастыре, челом бьет, молит перевести его куда-нить потеплее – в Череповский монастырь али в Кирилло-Белозерский…

– Ну, про царя мне неведомо. Прибыл ко мне инок, инок и отбыл. Просил князь Пожарский, воевода земли русской, его в Кирилловскую обитель перевести, чего не уважить? Зачем мне монахи, что на сторону смотрят? А в труды его – так стар и немочен. Ну а коли и был Стефан ханом Касимовским али царем Московским, так это быльем поросло… Ступай себе. В келии все прибрано, все на месте. Послушника тебе в келейники определю, чтобы печку топил, в делах помогал.

– Отче, ты вот чего скажи, – выдавил Авраамий, опираясь на стенку. – Дале-то что делать? Ведь под Москвой-то уж передолили мы ляхов. Еще бы чуть-чуть – Кремль бы взяли. А что теперь-то делать?

– Тебе – спать идти, а мне Господу молиться.

– Да я не про то… – наморщился келарь.

– Понял я тебя, сыне, понял, – подтолкнул игумен старца к выходу. Осенив уходящего келаря, одними губами прошептал: – То же самое делать, что и всегда делали. Молиться, крепость Соловецкую от врага беречь. Даст Бог – убережем. Кириллова обитель врагу не поддалась, города поморские да сибирские уцелели. Выстоим.

Если бы не было Рыбной слободы, ее бы стоило выдумать. Стоит на слиянии трех рек, хочешь – плыви по Волге до Каспийского моря. Не хочешь – греби по Шексне до Белого озера, а оттуда, по волокам – до Белого моря. Не нужна ни Волга, ни Шексна – пжалста вам, Молога, а от нее до Мсты по сухопутке, а там до Балтийского моря рукой подать. Даже в сию пору, когда крестьянин не пашет и не сеет, а посадский ремесленник и рад бы чего смастерить, да не из чего, а главное, на какие шиши? – из Рыбной слободы во все края идут барки, унжанки и черепанки, груженные товаром. Потому в слободе всегда многолюдно. Тут и крестьяне, что пришли заработать копеечку, нанимаясь бурлаками и грузчиками, торговый люд – от мелких офеней, что весь товар несут на горбу, до маститых купчин, имеющих склады да лавки в Нижнем Новгороде и в Самаре. Не редкость и иноземных гостей встретить – смуглых и белобрысых, бородатых и бритых, в тюрбанах и меховых шапках, в фесках и широкополых шляпах. Где еще, кроме торга, сумели б ужиться татарин и еврей, литвин и немец, поляк и запорожец? Правильно – только на кладбище! И то, если хоронить рядышком, не разбирая, где иудей, а где католик.

Ляхи и русские тати, привозившие награбленное, сбывали все тут же, за половину, а то и за треть цены, а местные и приезжие не спрашивали, откуда взялось зерно, почему холсты выпачканы кровью, а платье и порты выглядят так, будто их снимали с мертвецов.

Рыбную слободу не грабили ни ляхи, ни татары. По негласному соглашению она была объявлена ничейной землей. Раз ограбишь, а потом? Потом туда уже ни купцов, ни гостей никаким калачом не заманишь…

А теперь ограбить Рыбную трудновато. Стрельцы, что ходят под рукой у воеводы, свернут башку любому. А понадобится – рыбинцы и сами в ополчение встанут. Это в прежние годы было с полста дворов, а теперь тыщ пять. Слобожане были готовы молиться на своего воеводу – Александра Яковлева, сына Котова, величая его с «вичем».

Котов происходил из дворян московских, что на виду у царей. Когда Годунов отправил учиться недорослей в немецкие земли, среди них был и Алексашка. Три года постигал новик премудрости латыни и греческого, математики и медицины. В науках успехов не достиг, по-немецки изъяснялся с запинкой, а по-латыни – с грехом пополам, а по-гречески вообще никак. В медицине усвоил лишь ланцет для пускания крови, а в арифметике дальше двух действий не пошел. Зато хорошо рассмотрел, как обустроены немецкие города, как содержатся улицы и дома и как нанимать на службу драбантов – сиречь наемников. Вернувшись, ждал Александр, что будет он при особе царской, но получил назначение в слободу воеводой. Вместе с отцом горевал, недоумевая – чем вызвана опала? Было невдомек, что хотел царь испытать юношу перед тем, как дать большой чин! Но умер Борис Федорович, а про молодого воеводу забыли, а коли вспоминали, то так: сидит в слободе и нехай сидит!