идею, как поправить хозяйство. Из ягоды-оскомины гнать «Фирму» и варить варенье; на Дальнем поле под прикрытием топинамбура растить мак и коноплю. Ну, а чтоб не стало подозрительным от скорого подъёма колхоза, подсказали идею из усов оскоминицы плести всякие там поделки: корзины, вазоны, баулы, сумочки, кошельки. Не всё у нас получилось, как замышлялось: ниши своей толком мы так и не заняли, прибытку особого не получили. Отношу неудачу к не растерянной «на гражданке» Францем Аскольдовичем Куртом офицерской чести: полковник марсианский одерживал-таки верх над земным председателем колхоза. Такова Батина натура. Но обиду не держали, Батю мы уважали и любили. Мдя.

А впрочем, экономика колхоза «Отрадный» всё же поднялась, она стала даже эффективней той, что была в Отрадном до разорения пиратами и нашего, беглых арестантов, обоснования в опустевшей деревне — по воле, напомню, народа и президента Пруссии. Но случится это по прошествии двух лет, и проделано будет не только руками нашим «славным квартетом», но и пришлым на остров — нам человеком не со стороны, офицером, сослуживцем по полку.

* * *

Тот год прошёл не без событий важных для колхоза и председателя правления тоже. Батю, заслушав на общем собрании коллективных хозяйственников годовой отчёт о проделанной работе, и тем годом переизбрали. Выбор сделали не потому только, что уважали и любили командира, но и потому что действительно дела под его руководством поправлялись. Колхоз становился день ко дню всё зажиточнее. Мужики духом воспаряли, в сопки снова наладились к рыбачкам пропадать, хлопцы на завалинку к мирнянским девчатам сытыми бегали. Я с Силычем роптали по этому поводу: по сопкам гуляют, на завалинке песни поют, детей бы не зачали. Обходилось. Стараниями оф-суперкарго и Ивана мужикам выдачу презервативов утроили. Хлопцам, тем не выдавали, им бы песен послушать да попеть. Да пощупать за мягкие места, конечно. Хоть топинамбур, как и ожидалось, урожая этим годом достаточного не дал, Отрадное не голодало. Зяма на удивление больше не жмотничал, цену за поставки не сбивал, мужиков и хлопцев гостинцами земмарийскими задаривал.

В день розыгрыша с трусами Камсы я поджидал Батю, стоя в створе калитки прохода под «миску». Встретил, подав будто «хлеб-соль» одежду. Стопку из шаровар и блузы украшал большой чёрный бант. Тут же во всём признался. Франц Аскольдович не осерчал, наоборот, уже вечерком за «чашкой чая» с азартом изложил новые идеи и планы их достижения. Я нет, старший бригадир с кашеваром опасались, что прознает — наивный — чьи те идеи и планы на самом деле, взъярится. Но обошлось. Бате идеи в голову, на самом деле, не приходили — трасполировались славным квартетом. А после выпитой тюльки с факелами из памяти улетучивались. Поутру же с киселём и тем же вареньем, но «со смаком», возвращались — с воспоминаниями о том, что председатель колхоза он, в былом комроты спецназа, полковник в опале.

И всё же, в конце концов, выгонку контрабандной самогонки и варку варенья мы прикрыли, производство «козьих ножек» и сигар «Oskomina» не начали. Мак больше не выращивали. Коноплю спалили. Подожгли со всех сторон Дальнего поля от сорока зажигалок. Мужики на это варварство смотрели, одни — с пониманием, другие — с недоумением. Хлопцы же — с восхищением, дурачась. А Батя всё боялся, с мирнянской сторожевой вышки заметят пожар, сбегутся тушить посевы — конопляные и маковые, не топинамбуровые, на самом деле. Ещё в огне и дыму померещился ему прадед-афганец, отставник с должности комдива российских ВДВ. Пенсионер, щерился беззубым ртом и грозил правнуку тростью с набалдашником в виде парашюта.

После у хлопцев их посиделки с девичьими песнями на завалинке Мироного пошли на убыль, мужики уже не с прежней охоткой устремлялись в сопки по бабам. Отъелись на гостинцах из ЗемМарии, халве из Мирного, баранине из Быково — обленили вконец. Вот стычки с местными мужиками и парнями возобновились. Правда, не дракой завершались, а дворовыми танцами. Станут стенками во фрунт против друг-другу, мирняне с дрекольем в руках. Отрадновцы заменят в носу «свечи» на «валюту»… хлебнут из фляг и подожгут от зажигалки выдох. «Отфакелятся», сойдутся… и танцуют. «Шахматисты» в обнимку. Мирняне угостятся фильтрами и… хохочут все, хохочут всё. До упаду. Мирнянские девушки разнимают «шахматистов». Жёны, матеря, сёстры, детишки сбегутся, тащат родных по юртам и чумам. Спасают. Мужики и хлопцы, те в строй и домой.

К тем забавам даже Батя пристрастился. Лично участия — в танцах — не принимал, стоял в сторонке, покуривал. «Marlboro» в обмен за «следы» ему каргоофицеры так и не добыли, возили «Могилёв», а в последнюю навигацию даже «Гродно».

Среди мужиков и хлопцев, одетых в новенькие комбинезоны огородников «атомных теплиц», Франц Аскольдович выделяется своей колоритностью: высокий, сухопарый, помолодевший; тоже в обновке. Силыч пришил к блузе под бантом полковничьи погоны, Батя шестёрку звёзд показывал — под большим секретом — мирнянской детворе.

Непременно, всякий раз, когда кто из менял — американцев и арабов — пристанет к Бабешке, ходил на причал покормить и прогнать за уплывающим парусником чаек.

Один на берегу, выпростает из-под банта амулет, из брюшка птичьего достанет с трепетом лоскут из мохера и «мохерни»…