бывший бойфренд, который (что тоже предсказуемо) пришел туда на свидание с дочерью босса и (еще более предсказуемо) при виде Марши в компании миллионеров воспылал ревностью. Вскоре Марша сама становится моделью и даже выигрывает конкуренцию у одной из моделей, живущих в «Шеррингтоне», становясь лицом сигарет «Кембридж». Теперь Марша встречается с боссом Джеффа, с которым познакомилась в знаменитой «Блю рум» на вечеринке, проводимой Эльзой Максвелл собственной персоной (этот момент и призван был стать блистательным кинодебютом последней; впоследствии один кинообозреватель сказал лишь, что она «слишком быстро» произнесла свой текст).

«Отель для женщин Эльзы Максвелл» вышел на экраны в те дни, когда экономический климат стал меняться к лучшему и Великая депрессия потихоньку пошла на спад. «Барбизон» стал приходить в себя так же стабильно, как и экономика, и, чтобы получить комнату в самом главном отеле для женщин, приходилось снова проходить целый процесс, который в первую очередь подчеркивал престиж этого места. Оттого-то Филлис Маккарти [51] из Вустера, Массачусетс, отправила заявку на номер в «Барбизоне» и попросила своего друга со связями, Сен-Клера Маккелуэя, выпускающего редактора «Нью-Йоркера», дать ей рекомендацию. Тогдашний управляющий отелем, Бруно Р. Уи-дерман, проверяя девушку, написал Маккелуэю, задав следующий вопрос: как вы оцениваете привлекательность мисс Маккарти?

Формулировка Уидермана не ускользнула от Маккелуэя, и он весь день развлекался тем, что печатал на машинке четырехстраничный ответ управляющему «Барбизона»: «Безусловно, это совпадение, но вышло так, что вы задали мне вопрос о привлекательности мисс Маккарти в тот момент, когда мои мысли занимает только она… Никогда не думал, что придется признаваться в подобном управляющему отеля, но раз уж вы спросили, Бруно, вот ответ: мисс Маккарти привлекательна настолько, насколько девушка вообще может быть. Она высока – как раз чтобы подходить мужчине ростом метр восемьдесят, блондинка с волосами средней длины, которые то и дело ниспадают ей на лицо, несмотря на все усилия парикмахеров и ее собственные. Но так ей даже лучше. Чтобы держать себя в форме, – продолжал Маккелуэй, – она периодически ездит верхом, укрощает норовистых жеребцов и иногда правит лодкой, танцует до четырех утра, пробивая себе путь в клуб „Аист“ и из него, используя своего спутника как биту… Она прекрасно одевается и склонна покупать серые костюмы за сто пятьдесят долларов или около того, а если у нее нет ста пятидесяти долларов, то и много дешевле; и также способна выбрать серый костюм просто потому, что он ей понравился, несмотря на то, что у нее нет ни серых туфель, ни серой шляпки, ни серых перчаток; следовательно, ей придется их купить на то, что останется от ста пятидесяти долларов, которых, для начала, у нее и нет».

То, что Филлис Маккарти действительно относилась к жизни именно так [52], совершенно случайно подтверждалось газетной статьей, написанной неким Джорджем Бушфельдом и повествующей о том, как он провел день в Нью-Йорке с другом, Хэнком Хэрлтоном, рекламщиком. Тот жил в холостяцкой берлоге на Лексингтон-авеню, с балконом, выходящим на «Барбизон». Бушфельд пошутил: мол, друг, какое бесценное место тут у тебя, и Хэнк подтвердил: да, всякое бывает. Вот буквально этим утром кто-то беспечно выбросил из окна смятую бумажку, и она приземлилась далеко внизу прямо на его балкон. Листок бумаги 10 на 12 сантиметров содержал записку, оставленную на стойке регистрации для мисс Маккарти, номер 1515, извещавшую, что пришла заказанная ею копия романа «Как зелена была моя долина». На обороте, прежде чем выбросить листок, Маккарти написала свои недельные расходы:

номер – 18 долларов 50 центов; 2 долл. – мама; 13 центов – марки и конверты, 23 ц. – книги; 10 ц. – проезд; 70 ц. – понед. ужин; 20 ц. – понед. завтрак; 25 ц. – понед. ланч; 50 ц. – магазин; 25 ц. – вторн. завтрак; 30 ц. – сиг-ты; 25 ц. – ср. завтрак; 15 ц. – леденцы и кола.

Из чего Бушфельд и Хэрлтон догадались (или подумали, что догадались), что мисс Маккарти приехала из провинции (иначе зачем бы ей столько конвертов, если не для писем домой?), не богатая наследница (два доллара маме?), стройная (может позволить себе леденцы и колу!), имеет независимый заработок (почти двадцать долларов за номер в неделю – недешево); частенько приглашается мужчинами на ужин (не надо платить за ужин во вторник и среду) и нервозна (тридцать центов означали две пачки сигарет). Оказалось, что ослепительная Филлис Маккарти, которая выглядела как отдыхающая кинозвезда на мысе Код и о чьих прелестях дни напролет думал Сен-Клер Маккелуэй, была моделью агенста Пауэрс и жила в Барбизоне.

Хотя в 1930-е «Барбизон» был населен преимущественно «девушками Гиббс» и моделями Пауэрса, он стал убежищем и для многих других. Робин Чендлер Дьюк, впоследствии одна из первых женщин Уолл-стрит [53] и посол в Норвегии при Билле Клинтоне, жила в номере вместе с матерью и сестрой после того, как ее отец внезапно бросил и семью, и юридическую контору. Ее мать, красавица из южной привилегированной семьи, устроилась работать на кассу в нью-йоркской чайной, сестра Робин стала манекенщицей, а она сама – «ходячим манекеном» в универмаг «Лорд энд Тейлор», соврав, что ей 18, хотя на самом деле было на два года меньше. Ее работа заключалась в том, чтобы фланировать по универмагу в одежде от Баленсиаги и привлекать внимание покупателей. По вечерам она возвращалась в свой номер, где три женщины из некогда состоятельной семьи жили «как три медведя». Показательно, что именно такого типа вакансии были в те времена доступны женщинам – и им повезло занять эти вакансии; не менее показательно и то, что «Барбизон», несмотря на блестящий фасад, воспетый Катрин Скола, готов был предстать в ином свете: дом для троих в крошечном номере.

* * *

Экономическая обстановка продолжала улучшаться, и в 1940 году «Барбизон» объявил, что «обязательства по ипотеке погашены полностью» [54]. Годовая прибыль составила 103476 долларов – куда как больше, чем 83676 долларов пару лет назад. Отчасти столь значительная разница между 1938 и 1940 годом объяснялась миллионами посетителей Всемирной выставки в Корона-парке Флашинг-Медоус, разбитой на бывших шлаковых отвалах. Темой выставки стал «Мир завтрашнего дня», что намекало на улучшение экономического климата и связанное с этим чувство надежды. Президент Франклин Д. Рузвельт посвятил речь на открытии выставки сто пятидесятой годовщине инаугурации Джорджа Вашингтона. На территории выставки были расставлены две сотни телевизоров, чтобы посетители первого дня могли оценить новое революционное изобретение. Выставка открывалась весной и осенью два года подряд, в 1939 и 1940-м – и стала сущим золотым дном для Нью-Йорка и его отелей: требовалось где-то разместить