Если вдруг передумаешь, позвони, только не тяни – я подожду одну неделю. Потом будет поздно. Ну а теперь мне пора, провожать не надо.

– Извини меня, Бес, – Кекс все же нашел в себе силы поднять голову, но смотрел все равно куда-то мимо, пряча глаза. – И еще… Не приходи больше сюда, ладно? И не звони…

– Обещаю, – серьезно ответил уже стоявший у двери Бес. – Ты сам ко мне придешь. Я верю в это, ты не сможешь вот так…

И он медленно обвел рукой убогую комнатушку.

В прихожей он нос к носу столкнулся с соседкой Кекса и ее дочкой, обе были наряжены как на праздник и размалеваны не хуже клоунов в цирке. «Специально дожидались», – безошибочно определил Бес.

– Оревуар, милые дамы. Счастлив был с вами познакомиться.

– Пока-пока, папик. Заглядывай, коль охота будет – пупками потремся. Такому сладкому во все дырки дам, – пискнула соседкина дочка и тут же словила от матери подзатыльник, что ее впрочем, не слишком расстроило.

Бес остановился и внимательно посмотрел на это годившееся ему в дочери существо.

– Знаете, юная леди, наиболее сексуальной частью женского тела я считаю мозги – извращенец, что делать… Так вот, дам, наделенных этой особенностью в последнее время все меньше, так что если она вдруг имеется в наличии у Вас, то я готов достать Вам с неба звезду и прочие глупости. Вот только придется изрядно потрудиться, чтобы доказать мне наличие у Вас способности мыслить. За сим разрешите откланяться. Простите, руки целовать сегодня не буду, ибо это явный перебор.

Ответом ему был недоуменный взгляд девственно пустых синих глаз, щелчок надутого пузыря жвачки и запоздалое, обращенное к матери:

– Чиво-чиво, он мне сказал?

– Не обращай внимания, дочка. У-у, траханный импотент!

После ухода Беса художник еще долго цедил пиво, задумчиво глядя куда-то вдаль. Потом тщательно убрал со стола и даже помыл посуду. Закурил и, выдавив на палитру краски, подошел к незаконченной картине. Он работал, не замечая течения времени, полностью поглощенный процессом творения, не нуждаясь ни в пище, ни в отдыхе, даже сигареты были забыты. Когда Кекс наконец оторвался от своего шедевра, в окно уже вовсю заглядывала бледная луна, а темное вечернее небо усыпали звезды. Еще раз окинув взглядом свою работу, художник удовлетворенно кивнул. На полотне произошли заметные изменения – на заднем плане, частично заслоненное демонической мордой, появилось лицо человека средних лет в черном берете с двуглавым орлом. Если бы женщины из соседней комнаты увидели это лицо, то без колебаний опознали бы странного утреннего гостя, произведшего на них весьма сильное впечатление. Вот только заходивший с утра человек был весел и шутлив, постоянно лукаво улыбался, на холсте же четкие, как выбитые на медали, черты выглядели холодно и сурово, а в слегка прищуренных глазах плясал опасный угрожающий огонек. Что ж, именно таким запомнил Кекс своего бывшего командира.

Художник распахнул окно и, наслаждаясь струящейся с улицы вечерней прохладой, закурил, с ногами забравшись на подоконник. Внизу равнодушный к молекулам-людям мегаполис продолжал жить своей обычной жизнью: гудящей стаей неслись в разные стороны машины, переливался всеми цветами радуги неон реклам, где-то далеко выли сирены. Кекс смотрел на ночной город, а перед глазами против воли вставал совсем другой, далекий, оставшийся в другом мире и в другой жизни. В той жизни, в которую ему предлагали вернуться.

– Ляксей Петрович, чайку выпить со мной не желаете? Там, чай, кофе, потанцуем, полежим. И-ик…

Стук в дверь и пьяный, и от того более противный, чем обычно, соседкин голос прервал очарование ночи. Кекс лишь досадливо дернул головой и промолчал, надеясь, что она уймется сама.

– Ляксей Петрович, ну пригласите… И-ик… даму в гости… Как это? Во! Пупками потереться…

Нет, так больше невозможно! Захваченный порывом звенящей холодной ярости, Кекс спрыгнул с подоконника, быстрыми шагами пересек комнату и резко распахнул дверь.

– У-у, импотент… – привычно завела соседка.

И осеклась, когда жесткая рука с силой схватила ее за горло, а большой палец уверенно нащупал яремную ямку. Несколько секунд он с наслаждением наблюдал, как мутная дымка опьянения уходит из блеклых, в застывших потеках туши глаз, и зрачки расширяются, наполняясь осознанием смертельного ужаса. Потом заговорил, чужим металлическим голосом, тихо и размеренно, будто заколачивая молотом бетонные сваи:

– Сейчас ты пойдешь к себе. И больше никогда не подойдешь к этой двери. Вести себя будешь тихо и спокойно. Прекратишь меня доставать. То же скажешь дочке, и проследишь, чтобы она тебя послушалась. Ты поняла меня? Или ударить тебя?

Соседка быстро и мелко закивала.

– Тогда иди.

Тиски на горле разжались, и женщина все еще потрясенно кивая, попятилась к своей комнате, не отрывая глаз от жуткого незнакомца, все эти годы бывшего ее соседом. Наконец хлопнула дверь, и художник остался один. Какое-то время он тупо смотрел перед собой, потом вернулся к себе, и только там, надежно отсеченный родными стенами от остального мира, тихонько завыл, закрыв лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону. «Господи, что это было? Кто это был? Ведь я не такой, я не мог этого сделать… Это не я… Неужели прав был Бес, и все возвращается?»

С силой проведя ладонями по лицу, будто стирая опутавшую его липкую паутину, он подошел к столику с картами. Аккуратно зажег черные свечи и потушил в комнате свет. Заплясали по стенам причудливые тени. Взяв в руки карты, он долго перебирал их, что-то тихо нашептывая, отобрал из колоды два десятка карт, отображающих Великие арканы, потом начал долгий и сложный расклад. Окажись сейчас в комнате человек понимающий в гадании по Таро, он конечно узнал бы его. Кекс раскладывал так называемую «Альтернативу», гадание могущее подсказать, как сделать правильный выбор между простым спокойным вариантом развития событий и вариантом нетривиальным, авантюрным, предрекая к чему приведет тот или иной поворот дальнейшей жизни. Гадание с участием лишь Великих арканов, должно было подчеркнуть серьезность предстоящего решения и обеспечить наибольшую точность предсказания. Нельзя сказать, что Кекс был настолько суеверен, что прибегал к Таро во всех спорных случаях, но в моменты, когда чашы его личных внутренних весов останавливались в шатком равновесии не склоняясь ни к «за», ни к «против», даже такая маленькая гирька, как результат полночного гадания могла перевесить в ту или иную сторону. Хотя в глубине души художник и не слишком верил в магическую силу купленных из любопытства карт, скорее уж это просто было данью давней склонности ко всему таинственному и мистическому.

Карты с шорохом ложились на гладкую полированную поверхность. И выходило так,