Давно уже ушел из дядюшкиной лавки этот чудной иноземец, но Джамиля все еще смотрела на распахнутые двери, за которыми он исчез. Щеки ее горели от одного лишь воспоминания о его пылких взорах, а рука все время трогала ткани, к которым прикасались его ладони.

Какая-то доселе неизвестная Джамиле часть ее существа едва слышно шептала: «Это он, юноша твоих грез. Никогда на свете не найти тебе никого лучше этого черноволосого красавца…»

Девушка задумчиво взялась рукой за медальон, как делала всегда, и подивилась его теплой тяжести. Обычно камень, к которому она прикасалась, освежал ее прохладой и нежностью рисунка, но сейчас все было иначе. Словно часть жара из души самой Джамили передалась черной агатовой кошке.

«Что со мной, о Аллах милосердный?» – подумала девушка. И услышала от дяди ответ на свой невысказанный вопрос.

– Джамиля, крошка, да ты влюбилась!

– О чем ты, дядюшка?

– Малышка, не морочь голову своему старому дяде! Уж мне ли не знать этого мечтательного выражения лица? Уж мне ли не понимать, почему вдруг ты застыла в неподвижности, а щеки твои горят огнем… Ты влюбилась в этого странного болтливого иноземца… И это совершенно ясно, как и то, что сегодняшний день благодаря покупкам этого удивительного юноши стал чуть ли не самым удачным днем моей торговли!

– Так, значит, день был удачным?

– Аллах великий, конечно! Он не сводил с тебя глаз, а его слуга все покупал и покупал, выкладывая динар за динаром… Должно быть, этот странный дикарь намеревался скупить все наши товары, но его… Умар, кажется, вовремя остановил его.

– Как странно, дядюшка! Я ничего этого не заметила…

– Ты беседовала с ним, а юноша, думаю, готов был всю жизнь свою отдать за то, чтобы эта беседа никогда более не прекращалась.

– Ну почему ты так говоришь, почтеннейший Сирдар? Он же уже давным-давно ушел! Не остался ни на миг дольше, чем ему потребовалось, чтобы совершить все покупки.

– Глупышка! Да его увел слуга, которому надоело опустошать свой объемистый кошель!

Джамиля пожала плечами. О, в глубине души она была рада таким словам дядюшки. Рада тому, что понравилась этому удивительному юноше. «Должно быть, его объятия показались бы мне слаще всех сластей мира, а его уста нежнее самой нежности… Но, боюсь, уже через час он и не вспомнит о малышке в лавке, торгующей разноцветными тряпками». И от этой мысли в душе Джамили поселилась черная туча.

– Нехорошо, коварная девчонка, нехорошо так морочить голову мужчине! Пусть он всего лишь заморский невежда, но все равно это очень нехорошо!

– Аллах милосердный, дядюшка, я никому ничего не морочила! Я просто пару минут поболтала с ним!

Сирдар вздохнул. О да, эти двое лишь несколько минут поболтали о том о сем. Но от наблюдательного дядюшки не укрылись ни взгляды его племянницы, нежные и кокетливые, ни взгляды юноши, полные огня и желания. О, если бы такими взглядами его малышка Джамиля обменивалась с увальнем Алишером, приказчиком и сыном давнего друга! Ибо тот давно уже не спит ночами, мечтая о Джамиле. А она… Она видит в нем только приятеля, доброго друга, готового разделить с ней минуты отдыха в лавке. И ничего более…

Сирдар все же решился высказать вслух мысль, которая давно уже не давала ему покоя.

– Но почему ты была с этим иноземным варваром так любезна? Почему ты так не разговариваешь вот с ним, Алишером?

– Но почему я должна быть так же любезна с твоим приказчиком, дядя? Ведь он же никогда у нас ничего не покупает! А этот иноземец оказался столь щедр, что даже ты назвал сегодняшний день успешным.

– Но с парнем можно быть любезной и просто так…

– Хорошо, я буду с ним любезна! Но если ты, дядюшка, вновь хочешь заговорить со мной о замужестве, лучше и не начинай! Я тебе уже сказала, что ищу не достойного, не подходящего, а единственного! И мне не нужен ни толстяк Алишер, ни сын тетушкиной приятельницы глупец Али! Мне не нужен никто, кроме того, кого я сама выберу себе в мужья!

Сирдар лишь тяжело вздохнул. О, если бы слова этой девчонки слышали почтенные старцы, ревнители традиций! Они бы от ужаса онемели или обезумели. Увы, его племянница была умной и покладистой, доброй и чуткой. Но при этом обладала железным характером и не терпела ничьих советов. Дядюшке приходилось признать, что Джамиля слышит лишь себя и почему-то слишком часто оказывается права. Куда чаще, чем пристало это девушке ее возраста. Словно в одном худеньком тельце живет не только душа крошки Джамили, а еще одна душа. Душа другой женщины. Женщины сильной, привыкшей полагаться лишь на себя и прислушивающейся лишь к собственным знаниям.

Увы, не ведал Сирдар в этот миг, насколько он был прав. И в этом было его счастье.

Наконец дворцовый сад остался позади. Тучный визирь едва поспевал за размашистым шагом халифа, который говорил, не оборачиваясь. Ибо привык, что визирь Умар всегда стоит на шаг позади, не забывает ничего из сказанного и исполняет повеления со сказочной быстротой.

– Ну что ж, Умар, я доволен первой прогулкой по городу. Люди веселы, сыты, у них много забот и важных дел. Именно это я и хотел увидеть.

– Я рад, мой повелитель, – прошептал визирь, не веря собственным ушам.

– Более того, я благодарен тебе, визирь, что ты ни разу не вышел из роли. Проследи, чтобы все покупки нашли свое место у меня во дворце… Ну, или поручи это другим слугам.

От этих слов визирь невольно поморщился. Он-то не считал себя слугой…

– Слушаю и повинуюсь, – только и оставалось проговорить ему.

– Я хочу, чтобы мы с тобой совершали подобные прогулки хотя бы раз в месяц… Нет, лучше раз в две недели… А еще лучше раз в неделю… Впрочем, я буду каждый раз призывать тебя, чтобы ты выходил в город вместе со мной.

– Я весь внимание, мой владыка.

– Отрадно, Умар, отрадно… И еще вот что. Отошли самую большую корзину сластей и фруктов той веселой девушке из лавчонки, где мы покупали ткани. И не забудь… Нет, непременно пусть отнесут ей самого черного из черных котят, которого только смогут найти. Самого-самого черного!

– Повинуюсь, мой халиф, – поклонился визирь, поняв, что так долго ожидаемая гроза не разразится, а убытки, причиненные казне, оказались просто ничтожными… Ничтожными для казны халифа, разумеется!

Гарун аль-Рашид переоделся в дворцовое платье. Поправляя черный, шитый золотом кушак перед драгоценным зеркалом, он вспомнил веселую Джамилю. И мысли его вернулись к тому мигу, когда она впервые подняла на него глаза. О, этот миг! Казалось, весь мир исчез, и остались лишь они двое. Для халифа стала откровением даже простая болтовня с веселой и приветливой девушкой.

О, как мечтал бы он, чтобы эти глаза встречали его на пороге опочивальни! О, как хотел бы он, чтобы этот тихий смех слышал он в дворцовом саду! Как страдал бы от того, что нельзя броситься к ней, а приходится сидеть на скучных и долгих заседаниях дивана… Ей одной посвящал бы он стихи, которые давно уже просились на пергамент из пылкой души халифа. С ней, о да, только с ней он хотел бы воспитывать наследников. Только ей бы он поверял свои беды, только для нее устраивал бы праздники и увеселения.