Все команды играли тогда в три защитника — и Стрельцов с Ивановым чаще всего выходили вдвоем на одного обороняющегося.

И от Иванова, и от Стрельцова я слышат, что они с первого совместного матча понимали друг друга так, как будто родились, чтобы сыграть в футбол сообща.

Но друг с другом они только и могли поначалу взаимодействовать.

Менее дипломатичный Стрельцов труднее — он сам это признавал — находил контакты на поле с торпедовскими старожилами. Он шутил, что пасы ему стали отдавать, когда он уже за сборную выступал. А так, кроме Кузьмы, никто мячом не хотел поделиться. Правда, тут же добавлял Эдик, «он, Иванов, один многих стоил»…

Стрельцов сердился на упорство ветеранов — и простодушно спрашивал: что же вы? Мне никто не мешает, нет рядом защитника, самый момент пас отдать, а вы не отдаете? Ветераны отмалчивались. Позднее, через годы и годы, Эдуард говорил, что понять их, конечно, можно. Кто он такой — в команде без году неделя — чтобы создавать ему особое положение? Наверное, думали: еще один гол забьет — совсем занесется… И юный Стрельцов старался не обижаться на тех, кто ревновал к нему футбол. Надеялся вдвоем с Ивановым разобраться, без их помощи.

В год дебюта Стрельцова «Торпедо» выступило в чемпионате заметно хуже, чем в предыдущем сезоне. Девятое место. Победили всего в восьми матчах. Забили они из тридцати четырех командных голов одиннадцать: семь Иванов и четыре Стрельцов.

Но и в Москве, и во всех городах, куда «Торпедо» приезжало, народ стал приходить на стадион — посмотреть на новых форвардов…

Стрельцову очень нравилось жить на сборах в Мячково — в команде собралось много острословов, шутников. Юмористы не щадили Эдика, не выделяли его из числа высмеиваемых. Но он говорил, что никогда потом не бывало ему так весело, как в первое футбольное лето.

Свободные дни он по-прежнему проводил в Перове — в кино или на танцах. Все, конечно, знали об изменениях в его жизни — и уважали больше. Но ничего существенного в отношениях с окружающими не менялось. Мать стирала форму, кормила. Софья Фроловна очень быстро превратилась в болельщицу и строго критиковала сына — тоже спрашивала: «Чего же ты все время стоишь?»

Он уже чувствовал себя постоянно на людях. Но не мог еще точно ответить себе: нравится ли ему это или стесняет?

11

В Москву переезжать он и не хотел. Можно сказать, что переехал не по своей воле. Жил бы себе в пригородном Перове и дальше — в Мячково на торпедовскую дачу ездили по Старо-Рязанскому шоссе — как раз мимо… «Семиэтажка» — самый большой перовский дом — был ориентиром: Стрельцов подходил к нему (как позднее к метро «Автозаводская») — и автобус с командой его подбирал.

Но однажды, не зная, что сроки международной встречи передвинутся, игроков отпустили по домам, а они немедленно потребовались. За Эдиком послали в Перово автобус — и два часа не могли его дом найти. А когда нашли — не застали. Ведущий игрок «Торпедо» на танцверанду ушел.

Вот после этого случая зиловское руководство решило переселить его на Автозаводскую — поближе к остальным. Позднее деятели парткома и завкома сознались, что они еще очень надеялись оградить Эдика от дурного влияния его перовских приятелей.

Они стали жить с Ивановым в одном доме — тот на втором этаже, а Стрельцов на шестом. Софья Фроловна в Москве из-за набора болезней своих больше не работала, сын мог ее теперь полностью содержать, а мать Валентина была поздоровее, устроилась лифтершей.

В пятьдесят четвертом году возродилась футбольная сборная СССР.

Подошли к созданию новой команды, на мой взгляд, с умом — в том смысле, что действовали спокойно, не впадали в крайности: настолько, насколько такое у нас возможно. Тому способствовало и время некоторых послаблений — не устану повторять, что послабления в советском режиме сильнее всего ощущались в своей наименее декларируемой стадии. Когда никто официально от Сталина не отрекался, на самом верху продолжалась борьба за единоличное руководство — и до какой степени откручивать затянутые до срыва резьбы гайки, решалось в подковерной борьбе. Либерализм мог и принести очки в такой борьбе, а мог и — нет. Но сами намерения, намек даже на них позволяли вообразить несколько большее, чем потом произошло.

Самое страшное из того, что могло случиться в пятьдесят втором году для спортсменов, случилось на олимпийском турнире по футболу. Виновные понесли наказание по советским меркам относительно мягкое. И от начальников спорта требовалось не так-то и много — с пользой распорядиться временем, отведенным для подготовки к Олимпиаде в Мельбурне: не наступать на грабли.

Из прошлого взяли псевдоним для пробных игр — сборная Москвы. Эта сборная провела по две товарищеские встречи на родине с хорошо знакомыми спарринг-партнерами: сборными Болгарии и Польши.

Имя Василия Соколова в истории тренерского цеха отмечено меньшим пиететом, чем имена Аркадьева, Якушина, Качалина, Маслова и тех, кто пришел им на смену. Но Соколов — очень известный левый защитник, многолетний капитан московского «Спартака», игрок с довоенным стажем — выступал почти до сорока лет и очень органично перешел на тренерскую работу. И привел команду к победам в двух чемпионатах подряд. Если придираться к Соколовским достижениям, можно заметить, что дали ему фору. ЦДСА расформировали. Бориса Андреевича отправили в «Локомотив», который надо было поднимать из руин. Михаил Иосифович трудился в Тбилиси, в московском «Динамо» заправляли Виктор Дубинин и якушинский подшефный Михаил Семичастный, не задержавшийся на тренерском поприще. В «Спартаке» сложилась наилучшая рабочая обстановка — старший товарищ продолжил сотрудничество с младшими, с теми, с кем вчера играл. Иногда такой расклад становится непреодолимым препятствием в новых отношениях. Но Соколов-игрок был на четырнадцать лет старше Симоняна, на восемнадцать — Нетто, на девятнадцать — Ильина, остальные в дети ему годились: он для них и на поле был играющим тренером.

В помощь Соколову, назначенному руководить возрожденной сборной СССР, отрядили Якушина, возвращенного в Москву. Это было спорным решением. Якушин, конечно же, — и разве без оснований? — ставил свою квалификацию, опыт и вообще тренерский талант выше возможностей поставленного над ним Василия Николаевича. Но на тот момент состав «Спартака» был посильнее. У «Динамо», кроме вратаря Льва Яшина и форварда Сергея Сальникова, не перестававшего чувствовать себя спартаковцем, несомненных кандидатов в сборную страны, пожалуй, и не было — даже Константин Крижевский в том сезоне был не в самой лучшей своей форме.

Протежируемые Якушиным Шабров и другие в сборной Москвы поначалу показались слабее иных кандидатов. Сборная один матч выиграла, один свела вничью и два проиграла — паники, как я говорил, неудачи не вызвали, но коррективы в состав внесли. Под флаг сборной СССР к матчу со шведами в устоявшийся состав ввели Анатолия Башашкина — он, как и Бобров, в пятьдесят третьем году поиграл сезон за «Спартак» и вернулся в реабилитированный по приказу маршала Жукова, ставшего после ареста Берии министром обороны, ЦДСА к тренеру Пинаичеву, а также Автандила Гогоберидзе, составившего правое крыло с быстрым спартаковским краем Борисом Татушиным.