любом случае я хочу умереть дома, ни в каком другом месте…» — и он начал глупо, неестественно улыбаться, а внутри у него все задрожало, и он почувствовал, что вот, она уже выпустила свой первый залп, и начал жалко бормотать, что вовсе незачем сразу же говорить о смерти, но она повернула к нему окаменевшее в отчаянии лицо и сказала: «Пообещай мне, что ты не будешь считать деньги и заплатишь все, что понадобится, лишь бы я могла умереть дома!» И он опять извивался и путался в словах, но она как-то жутко глянула на него, и он поспешно сказал: «Я обещаю, я обещаю! А как же!» И это обещание он повторял с тех пор тысячу раз — до тех пор, пока она действительно умерла. А тогда она решительно поднялась по лестнице, подождала, пока он открыл дверь, и вошла, в доме было сумеречно, дети — все трое тогда еще школьники, — еще ничего не зная, но уже все почувствовав, как-то необычно присмирели и тихо собрались в одной комнате готовить свои уроки.16

На тридцатый день на кладбище собрались родственники и друзья, а также те, кто почему-либо пропустил похороны, и, хотя день был дождливый и все стояли, сжимая в руках зонты, во время церемонии не упало ни капли. Все стояли молчаливые и притихшие, один из ее коллег по школе произнес теплую надгробную речь, и люди почувствовали какую-то необычную близость друг к другу. Памятник уже стоял на своем месте, и Молхо слегка пожалел, что на нем написаны только ее имя и даты рождения и смерти, но виной тому были дети, которые боялись всего фальшивого и сентиментального. К своему изумлению, он увидел среди собравшихся и свою знакомую юридическую советницу, которая пришла с одним из сотрудников, — она была в голубоватом дождевике и элегантном костюме, в руках у нее были зонт и букет цветов, и он слегка покраснел, почувствовав, что у него почему-то перехватило дыхание: наверно, она пришла посмотреть на его семью — на его мать, на тещу и на детей, но все равно, ее появление здесь, с этим букетом, при том, что она вообще не была знакома с покойной, да и с ним самим имела только поверхностное знакомство, — это неожиданное появление показалось ему чем-то дерзким, как будто она решила обнажиться перед ним прямо здесь, посреди могил. Церемония закончилась, и он был потрясен и растроган, увидев, как она рассыпает свои цветы на могиле его жены, и поэтому потом, когда проходил мимо нее, поддерживая под руку свою с трудом ковыляющую мать и то и дело останавливаясь, чтобы пожать руки и произнести пару слов, он на минуту задержался и тепло ее поблагодарил, и она сначала смутилась, но затем произнесла: «Мы представляем здесь все наше министерство», — и при этом подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза, так что у него снова перехватило дыхание, и он растерялся, бормоча что-то невнятное, но тут же собрался с мыслями и произнес: «Мне очень дорого ваше присутствие, я вам очень благодарен, поверьте». В машине теща спросила его: «Кто это?» — и он объяснил ей, кто эта женщина, и теща сказала: «А, это та самая вдова!»

17

Теперь он уже понимал, что сближение с этой женщиной — только вопрос времени, и все время размышлял про себя: не слишком ли скоро? готов ли он к этому вообще? и какие требования она предъявит ему в постели? Он уже много лет не лежал с женщиной, не слишком ли она спешит? Он попытался осторожно собрать более подробные сведения о ней, и знакомые охотно и не чинясь удовлетворяли его любопытство, но оказалось, что в целом они знали немногим больше, чем он сам, если не считать ее служебного положения. Он всегда был уверен, что она выше его лишь на одну ступеньку служебной лестницы, но, к его изумлению, выяснилось, что разрыв между ними составляет целых три. Каким образом она так преуспела, кто это так быстро ее продвигал? Как-то вечером он остановился возле ее дома на Французском Кармеле — скромное здание, построенное еще в начале шестидесятых, с четырьмя квартирами, — бесшумно вошел в подъезд, прочел имена на почтовых ящиках, чтобы представить себе, кто ее соседи, не увидел ни одной знакомой фамилии, но выяснил, что один из них — врач-терапевт, и это ему почему-то понравилось. Он походил еще немного вокруг, разглядывая старые мусорные ящики, травяные лужайки и маленький садик — все это показалось ему сильно запущенным, и у него возникло впечатление, что ее домовой комитет не очень-то энергичен. Они работали в разных отделах, и, поскольку он пока еще хотел немного отсрочить их новую встречу, ему достаточно было закрыться в кабинете и поменьше выходить в коридор, где он мог ее встретить, — он даже в буфет не ходил, тем более что после смерти жены заметил, что белый батон, который он ежедневно покупал а булочной, теперь никак не кончается, и поэтому стал готовить себе два больших бутерброда и термос кофе вдобавок. Куда мне спешить!

18

И вдруг у него оказалось много свободного времени, и тогда он понял, как занят был болезнью жены, сколько часов проводил в беседах с ней и с ее гостями, какое количество текущих, непрерывно сменявших друг друга дел приходилось ему решать и как трудны были эти решения, в какой постоянной готовности находился он и днем, и ночью, как всегда напряжен был в предчувствии того неизвестного, что было уготовано ему, — и утром, и на работе, и во время телефонных разговоров с ней, и в ходе долгих бесед наедине с врачами и медсестрами. Он был героем драмы, двигавшимся по сцене, в центре которой возвышалась большая больничная кровать, драмы, в которой он играл главную роль, шептал, кричал и плакал, потому что ей и впрямь удавалось доводить его до рыданий. Он вдруг начал тосковать по тем минувшим дням, и эта тоска наполняла его сердце теплом. Потому что сейчас все кончилось, и декорации убраны, толпа друзей покинула зал, да и сама сцена превратилась в кучу досок, и перед ним открылось время — утомительная и пустая протяженность, напоминавшая дорогу в пустыне, тонущую в оранжевом мареве. Он возвращался домой после обеда, ложился ненадолго отдыхать, потом поднимался, шел в небольшой продовольственный магазин недалеко от дома или заходил в банк, проверял состояние своих акций и