дают, иной готов уж и рукой махнуть на это, как вдруг неожиданно, при работе над совсем другой темой, может всплыть ответ на то, что давно мучило: вот, оказывается, в чем дело, и только в этом! Так и вы с вашим поэтом можете проискать до конца дней своих, а уверены, что он этого стоит? Мой вам совет: не беритесь за преждевременные работы и не распыляйтесь. Все-таки вы пока студент, и ваше основное дело сейчас – накапливать знания. Издание стихотворного дивана требует большой подготовки. Приобретайте ее постепенно, наука не терпит спешки. Отложите ваш сборник на дальнейшее и не ставьте себе никаких сроков…

«Наука не терпит спешки». Глубоко правильны ваши слова, Игнатий Юлианович. «Семь раз отмерь, один раз отрежь». Но разве я спешу? Да, я студент, накапливающий знания; таким останусь и будучи профессором, иначе ученому смерть. Но что бы я в арабистике ни делал, «Лепестки» всегда будут рядом. И каждый день я буду пробиваться в их мир хотя бы на строку…

Шел мой четвертый, предпоследний, особенный, курс: оглянешься – все еще совсем внове, будто лишь вчера поступил в университет; посмотришь вперед – уже явственно брезжит весна диплома, выход в самостоятельную научную жизнь. Как летят студенческие годы! Не удивительно, ведь каждый день до краев наполнен чужой и своей мыслью, их диалог выходит с тобой из аудитории на улицу, когда спешишь в общежитие, возвращается в библиотеку, продолжается, когда едешь в трамвае или стоишь в какой-нибудь очереди… Трудную работу студента нельзя делать по часам; наука требует уже у первокурсника: все или ничего.

Учебник Василия Васильевича Струве по истории древнего Востока, который я подготовил к печати на первом курсе, конечно, не был моей оригинальной работой: я строго шел в фарватере мысли любимого профессора. Но, не говоря уже о том, что эта работа навсегда привязала меня к Струве личными узами, я тогда впервые смог представить себе масштабы и глубину зрелого исследования. Это был серьезный урок. Первая статья, написанная мною уже на третьем курсе, «Арабская картография в ее происхождении и развитии», несмотря на солидное название, была узкой по охвату материала, хилой по доказательности и претенциозной по языку. Однако я и сейчас не могу опровергнуть ее в основных положениях, а тогда, на том же третьем курсе, именно проделанная для этой статьи подготовка позволила мне выступить с возражениями против частностей в одной книге крупного ираниста. У порога четвертого курса появилась и третья статья, содержавшая поправки к карте арабских торговых путей в Большой советской энциклопедии.

И вот четвертый курс: окрыляющая неожиданность – индивидуальные занятия с Крачковским; окрыляющая находка – три лоции проводника Васко да Гамы, неизвестные произведения неизвестного жанра арабской литературы. Штурм уникальной рукописи, еще никем не прочитанной, штурм, где оружие куется на ходу, а время не ограничивается. И рядом – окрыляющее сопровождение: «Лепестки золотой розы».

Да, окрыляющее сопровождение. Человек может хорошо делать какую-то одну работу, но постепенно он от нее устает, она, даже любимая, становится ему в тягость. Что делать, мы все – порождение хрупкой материи. Но эта же работа может всегда оставаться желанной, если ее сочетать с другой, столь же милой сердцу; работа над книгой и симфонией, поэзия и ваяние оттеняют, обогащают и стимулируют друг друга. Тогда я еще не знал, что стихи Аррани, сохранившиеся в моей памяти, будут помогать мне не только творить, но и жить, хотя иногда и спрашиваю себя – могу ли вообще представить жизнь вне творчества?

–

В багдадский полдень, в тяжелый жар,

Когда свернулся клубком базар,

Молчат, уткнувшись в лазурь, дворцы,

Под сказки дремлют в садах купцы,

Восток и запад спрямляют лук

По минарету ползет паук,

Комар супруге поет: «Ля-иль!»{«Ля-иль!..» начало призыва к молитве.},

В кофейнях нищий глотает пыль

Уходит Дигла{Дигла – река Тигр, на которой стоит Багдад.

Абу Нувас (747-815) – выдающийся поэт арабского средневековья.} в свои пески,

Ложится буйвол на дно реки,

И лишь, бросая в песок следы,

Бежит разносчик: «Кому воды!»

В багдадский полдень, в урочный час

Пришел к халифу Абу Нувас,

Поэт придворный, певец вина

И женской ласки – любви струна.

Рукой прикрывши усмешку глаз,

Другою – сердца певучий саз{Саз – музыкальный инструмент.},

Он сплел из лести узорный бейт{Бейт – по-арабски стих.},

Каких не слышал и сам Кумейт{Кумейт ибн Зайд ал-Асади (679—743) – один из выдающихся поэтов раннего ислама.}.

Халиф поэта не услыхал:

Он забавлялся с прекрасной Хал{Хал – «родинка», имя чернокожей рабыни}.

Царь эфиопов ему прислал

В подарок этот бесценный лал{Лал – «рубин».}.

Невольниц властных слуга и бог

Холодным взглядом певца ожег.

Упали тени певцу в чело,

Обиды чувство его сожгло.

Вскипело сердце – и тот же час

Дворец покинул Абу Нувас.

Но, полон думы о тех двоих,

Он на воротах оставил стих:

«Мой ненужный стих зияет посреди твоих дверей,

Как зияет ожерелье на любовнице твоей».

Прошло мгновенье – и страж донес:

«Венцу вселенной – ничтожный пес.

Твои ворота черней чернил:

Нувас безумный их осквернил.

Ключу Сезама, презрев хвалу,

Поэт ослепший изрек хулу.

Не знает страха! И чужд стыда!»

Халиф разгневан: «Подать сюда!»

Приказ исполнен – и в тот же час

Вошел в ворота Абу Нувас,

Но мимоходом, достав чернил,

Он букву в каждой строке сменил.

Халиф ломает любви кольцо,

Чернее бури его лицо.

«Печать шайтана, собачья кровь!

Так вот кому я дарил любовь!

Пророк недаром – да чтится он! —

Из Мекки выгнал поэтов вон.

Клянусь: не будет тебе удач!

Молись аллаху: к тебе в закат

Прибудет, – волей моею свят,

За головою твоей палач».

Поэт смиренно простерся ниц:

«О, свет в решетках моих ресниц,

Зенит ислама, звезда времен,

Копье и панцирь земных племен!

И смерть услада, коль бремя с плеч

Твоей рукою снимает меч.

Но, правоверных сердец эмир,

К словам аллаха склонивший мир,