– Архип… – только и говорю я. – Не представляю, какой трудной была для тебя жизнь в Городе.

Сейчас я не могу понять Архипа – зачем тратить столько времени и сил, чтобы создать такую продуманную до мелочей ложь… И кормить этим враньем нас многие годы. Но мне жаль его… Я знаю его характер и теперь понимаю, насколько психологически тяжело для него жить в бедности – в отличие от меня или других ребят из наших.

Мы одновременно поднимаем стаканы с молоком, делаем глоток.

– Прости меня, Кит, – говорит Архип. – Прости за все. Это я виноват – я должен был увидеть раньше, что с тобой что-то происходит. Понять все о тебе и Ханне. И оставить в покое эту чертову фройляйн. Делаю официальное заявление – я больше не приближусь к ней ближе двух метров. Она – твое…

– А ты прости меня. За то, что стоял в стороне, когда произошла трагедия. Прости, что не был рядом. И что не подошел к тебе первым.

И вдруг стало удивительно легко. Как будто с плеч свалился огромный груз.

– Что мы будем делать, Кит-Кат? Что дальше?

Я знаю, что он имеет в виду. Как нам жить теперь, когда погибли наши родные? Архип учится в институте, я хожу в школу. А что теперь?

Я смотрю на белое молоко в стакане, которое из-за дрожащих рук наверху покрывается мелкой рябью.

– Ты знаешь… Мир вокруг меняется, Архип. Движется и куда-то спешит. Надо догонять его, а то мы уж слишком засиделись в детстве…

* * *

Спустя месяц

Мы идем по кривым улочкам Чертоги, гордо задирая головы, весело шагая в ногу. Наша цель – школа…

– Учеба была дико скучной, – рассказывает Архип, размахивая своими документами из института. – Все студенты – полные придурки. Девки все страшные – наши забойщицы в шахте и то постройнее будут. Может, оно и к лучшему, а? Нас на одну шахту определили, будем командой. Да мы с тобой заживем, Брык! Лучше всех!

– А то! А вдруг мы откопаем самородок? Представляешь, как мы заживем? Да мы купим всю Чертогу!

Мы делаем вид, что мы смелые. Но на самом деле нам обоим страшно, очень. Страшно вот так просто расставаться с детством.

– Тук-тук. – Я вхожу в кабинет придурка-директора.

– А, Брыков, входи.

Уф! Наконец-то я освобожусь от всего этого дерьма и больше никогда не услышу каркающий голос этого обсоса!

Он сидит в кресле, держит в руках мои документы и заявление об отчислении.

– Ты уверен? – говорит он, поджав губы.

– Да, меня берут на работу. – Я протягиваю ему официальную справку с шахт. – Мне недавно исполнилось шестнадцать. Уже можно.

– Я о другом… Медсестра сказала, у тебя было несколько перепадов давления на этой неделе. И два обморока. Ты не справишься в шахте. Она погубит тебя.

Он меня злит.

– Ну что ж, значит, это у нас семейное. Куда деваться? Мы с матерью по уши в старых кредитах. Кто-то теперь должен быть главным в семье. Мне нужно быть сильным. Таким, какими были отец и брат.

Мне не нравится говорить о моей болезни. Не нравится говорить о том, что не поддается моему контролю. Компенсации, которую выплатили в связи со смертью отца, хватило только на часть кредитов. Остальное нам с матерью еще придется выплачивать…

Он протягивает мне руку.

– Мне жаль, что эта трагедия зацепила твою семью, Никита. Мне очень жаль, что все идет так. Это не дело – детям бросать школу и хоронить себя на рудниках с ранних лет. Совсем не дело… Тем более тебе, с твоими проблемами.

Я через силу пожимаю его руку. А потом убираю и бесстыдно вытираю ладонь о новенький свитер. Гордо смотрю на директора и хмыкаю:

– А вы не беспокойтесь обо мне. Мне с детства суждено сдохнуть в канаве, как последней ублюжей собаке. Вы лучше о живых беспокойтесь.

Я забираю документы и ухожу, не попрощавшись.

У школы меня ждет Архип. Он радостно трясет похожими бумажками. Архип тоже больше не может продолжать учебу – денег, которые ему приносила подработка после учебы, чертовски мало. Ему не хватает родительской поддержки, чтобы продолжать обучение. Так он мне объяснил. Но я подозреваю, что по большей части он бросил институт из-за меня – чтобы я всегда был под его присмотром. Только я не спрашивал его об этом – он не признается мне.

Мы не хотим идти к своим ребятам. Мы хотим, чтобы этот день был только для нас двоих.

Мы залезаем на крышу дома Архипа, куда заранее притащили несколько мешков со школьными учебниками и тетрадями. Распиваем по бутылке с какой-то адовой бражкой. Нам становится легко и весело, кажется, что сейчас нам даже море по колено. Делаем глоток за глотком, просматриваем свои старые тетради – смеемся над пошлыми рисунками, которые рисовали на обложках.

– Пей до дна, Архип! Смотри, как делаю я! – Смеясь, я допиваю горючую смесь.

Он следует моему примеру – и вскоре мы держим в руках пустые бутылки.

– Ух, обжигает! – морщится Архип.

Мы подходим к краю и швыряем бутылки вниз. Попадаем на бетонную площадку – и слышим звон бьющегося стекла. Стоящие внизу бабули поднимают головы и видят нас – они ругаются и грозят нам кулаками. А мы, смеясь, расстегиваем ширинки и ссым на них сверху – бабки разбегаются в стороны.

– Мочи их! – кричим мы. – Мочи престарелых шлюх!

– Топи эти старые калоши!

– Чего ты мне своей палкой там машешь? Долби себя в горло своей клюкой, вислозадая ты гадина!

Накричавшись вдоволь и выместив злость на подъездных бабуль, мы бегаем по крыше и распугиваем голубей. А потом рвем на куски тетради и учебники: часть поджигаем, а часть со смехом бросаем с крыши.

– Соли и кислоты. Спирты и эфиры – в топку!

– Корненожки. Споровики. Инфузории. Губки. Горите в аду!

– Рациональные уравнения. Квадратичные функции. Повесить!

– Грибоедов. Островский. Пушкин. Достоевский. Поджарить на электрическом стуле!

Мы перечисляем то, что изучали, – или то, что должны были изучать в школе, после каждой фразы бросаем вниз скомканные обрывки листов, вырванные из тетрадей и учебников.

Они нам больше не понадобятся… Наша судьба уже определена.

Слезаем с крыши и идем по кривым улицам Чертоги. Гордо задираем головы, расправляем плечи, пристаем к проходящим мимо парням.

– Слышь, пацан! Есть че по карманам? А если найду?

– Эй, ты! Ты, тот, что с наушниками! Че слушаем? А ты че такой неразговорчивый?

– Упырь, а упырь? Мне не нравится твоя футболка. На ней буквы на ненашенском языке. Не понимаю ни черта. А я не люблю, когда я чего-то не понимаю, усек? Сымай!