a la guerre[9], и выражение это в равной степени применимо к поездке по зимней России. Примирившись с неизбежностью ситуации, я оставил все посторонние мысли и занялся сбором провизии в дорогу, а также поисками саней, которые мне предстояло купить здесь, чтобы добраться, если повезет, до Оренбурга, а то и до Хивы.

И вот мне доставили для осмотра транспортное средство, напоминавшее своей формой гроб. На одном из полозьев я обнаружил трещину, делавшую сани негодными для путешествия. Владелец транспорта использовал все свое красноречие в попытке убедить меня в преимуществах поврежденного полоза и выглядел крайне удивленным, услышав, что я не разделяю его точку зрения; когда тщетность этих усилий, однако, стала ему очевидной, он пообещал распорядиться насчет ремонта и полной готовности саней к исходу ночи.

Вечером я наткнулся в одной газете на любопытную статью, из которой узнал о строгом судебном преследовании клеветников, принятом в России. Там рассказывалось о некоем господине Вайнберге, подавшем в суд на издателя журнала «Дело» за то, что тот назвал его попрошайкой. Издатель, согласно представленным доказательствам, заказал истцу перевод какого-то текста. Исполнив работу, господин В. написал своему работодателю письмо с требованием выплаты пятидесяти рублей в счет причитающегося ему гонорара. Не получив никакого ответа, он явился в редакцию лично и объявил, что без денег никуда не уйдет. Издатель же в свою очередь отправил ему с подручным один рубль, завернутый в бумагу, на каковой было написано: «Это вам за попрошайничество» – или что-то в таком роде. Защитник в суде принес извинения от лица своего клиента, объяснив его поведение преклонным возрастом; тем не менее суд не счел этот аргумент существенным и приговорил издателя к двум неделям тюремного заключения, которое, несомненно, явилось вполне заслуженным наказанием; при этом я совершенно уверен, что у нас в Англии за подобное выражение ответчику не присудили бы даже штраф. Русский закон относительно клеветы, или, точнее сказать, оскорбления, весьма обстоятелен. Во владениях российского императора суровое наказание может последовать за множество таких слов, какие у нас в качестве клеветы ни в коем случае рассматриваться не будут.

Жители Самары с нетерпением ожидали скорого завершения строительных работ на железной дороге от Сызрани до их города. Наиболее заинтересованными лицами являлись землевладельцы, поскольку дорога открывала новые рынки сбыта для их зерна. Продукты питания стоили очень недорого – лучшая говядина обходилась по семи копеек за фунт, а за хлеб просили две с половиной копейки, тогда как двадцать бутылок водки можно было купить за четыре рубля; последнее обстоятельство словно нарочно побуждало обитателей этого благословенного сообщества напиваться, если к тому была охота – причем за гораздо меньшие деньги, чем указывалось на одном плакате, висевшем несколько лет назад на стене паба в Рэтклифе, где черным по белому было написано следующее: «Внимание! Напейся и стань счастливым – всего за один пенни».

Баранина тут стоила даже дешевле, чем говядина, – шесть копеек за фунт, а за превосходную корову просили тридцать рублей. Сотня свежих яиц обходилась в один рубль с полтиной. Когда я выписал себе все эти цены из того списка, который любезно был предоставлен мне служащим гостиницы «Анаев», я начал подозревать, что все прочитанное мною в детстве касательно географических координат земли обетованной являлось просто-напросто мифом. Это вожделенное место находилось именно здесь, в Самаре, способной стать обителью блаженства для всех молодых, исполненных меланхолией холостяков, столь жаждущих брака и время от времени публикующих в наших ежедневных газетах свои скорбные элегии о том, как сильно им бы хотелось жениться по сто раз в год. Извольте! Пусть приезжают в Самару и заводят себе хоть целый гарем – при том условии, разумеется, что дамы их сердца будут согласны питаться одной бараниной и говядиной.

Цен ниже самарских я не встречал нигде в мире, кроме африканского Судана. Упитанная овца стоила там четыре шиллинга – как и сотня яиц, например, – а в районе Белого Нила даже стоимость живого человека оказалась до невероятности невысока. Мало кто у нас в Англии поверит тому, что мать могла там за малую толику зерна продать свое собственное дитя незнакомцу.

Этот ребенок, правда, и сам был не очень высокого мнения о родительском доме, потому что позже, когда хозяин его, некий англичанин, проезжавший через родную деревню паренька, предложил ему вернуться к матери, мальчик заплакал и объяснился на ломаном арабском: «Нет, сэр, пожалуйста, только не к маме. У нее для меня нет одежды; вы дали мне одежду. Мама не кормила меня, а у вас много еды. Отец дерется палкой, а у вас ничего делать не надо – только пить, есть и готовить еду. Я умоляю, не надо к маме!»

Несчастный мой маленький Агау вернулся впоследствии со мной в Каир и к настоящему времени, я уверен, забыл посреди добродетелей и пороков древней столицы фараонов и про своего отца, и про мать, и про домашние обычаи.

Несмотря на то что Самара и фактически все юго-восточные провинции России привлекают переселенцев невысокой стоимостью земли и дешевизной продуктов, наряду с этими преимуществами существует серьезная и значимая для всей страны проблема. Я имею в виду уровень смертности, особенно среди младшего поколения. Из 1000 рожденных детей 345 умирают в первые пять лет, еще 40 – в следующие пять лет, 19 – за такой же срок в дальнейшем, и столько же – до истечения двух десятилетий. Таким образом, 423 человека из 1000 не доживают до двадцатилетнего возраста. В другой статистической таблице я нашел следующие цифры: из 10000 рожденных детей 3830 умирают в первый год, 975 – во второй, и 524 – на третий. Трудно определить, является ли причиной тому крайняя суровость русской зимы или наклонность родителей к спиртному, препятствующая заботе о потомстве. Возможно, оба эти фактора влияют на ситуацию. Мне часто доводилось слышать от образованных русских людей, что дело обстоит именно таким образом. Также они обвиняют систему сиротских приютов, изначально созданную для борьбы с этой проблемой, но в итоге, по их мнению, приведшую к падению нравственности и сильному росту смертности по всей империи.

Между Самарой и Оренбургом действует постоянный почтовый тракт. Не так давно власти установили на здешнем маршруте новую форму проезда, упразднившую старый порядок вещей, когда требовался паспорт или podorojnaya. В прежние времена путешественник сначала должен был посетить полицейский участок и сообщить, куда он едет, указав количество лошадей, необходимых для его упряжки. Ему выдавали печатный бланк, в который вносилось его описание, а также распоряжение станционным смотрителям