– Со мною иначе, – вздохнул Ульмер. – Даже после нескольких случаев меня все еще держат за неразумного щенка. Я имею Сигнум и Печать следователя, но defacto исполняю работу помощника.

– И теперь напрашиваешься в помощники мне?

– По крайней мере, в этом мое положение хотя бы не изменится, – неловко улыбнулся инквизитор и, посерьезнев, добавил: – Зато хотя бы появится шанс сделать что-то полезное.

– А старик, я так мыслю, не знает, что ты направился ко мне с подобными колоссальными планами?

– Майстер обер-инквизитор сказал, чтобы я был наготове по первому вашему слову явиться, дабы препроводить вас куда скажете, и я заметил, что мне лучше прямо спросить у вас, не требуются ли мои услуги проводника по Бамбергу.

– Alias[19], – уточнил Курт с усмешкой, – ты солгал обер-инквизитору.

– Я… – замявшись, не сразу отозвался Ульмер, – просто не стал обременять его деталями. Я уверен, что изложи я ему свои мысли – и он вновь сказал бы, что я замахиваюсь на дело не по силам, что напрасно потрачу время, что… Словом, высказал бы мне все то, что не раз говорил прежде. Быть может, это и так. Вполне может статься, что пользы от меня не будет и я ничем не смогу помочь, но я хочу хотя бы попытаться.

– «Не стал обременять деталями» – это верное решение, – согласился Курт и, помедлив, спросил: – Могу ли я, в таком случае, обратиться к тебе с просьбой, о деталях которой ты также не станешь ставить Нойердорфа в известность?

Ульмер распрямился, даже, кажется, чуть побледнев, и снова исподволь бросил вокруг настороженный взгляд.

– Да, майстер Гессе, – согласился он, наконец, понизив голос почти до шепота. – Разумеется. Что я должен сделать?

– В Официуме хранятся личные вещи Георга Штаудта. Среди прочего в его сумке должно быть шифровальное Евангелие; я хочу его получить. Само собою, я мог бы потребовать его у старика открыто, но мне не хочется возиться с бумажками, а главное – не желаю посвящать Нойердорфа в подробности своего расследования.

– А… полагаете, майстер Штаудт мог оставить что-то в книге? Мы осматривали все его вещи, и никаких записок или отчетов обнаружено не было; каждую страницу Евангелия и майстер Хальс, и я перетряхнули лично, и…

– И тем не менее, – мягко, но настойчиво оборвал Курт. – Отчет – не отчет, а как знать, быть может, где-то стоит не заметная с первого взгляда метка, клякса, точка, стертая буква… Я хочу осмотреть Евангелие сам, лично. Причем так, чтобы об этом никто не знал. Когда я закончу – верну его, и ты тихо и аккуратно положишь книгу на место. Сможешь это сделать?

– Да, майстер Гессе, – с готовностью кивнул Ульмер. – Постараюсь справиться как можно скорее.

– Ну, что ж, благодарю заранее, – неспешно проговорил Курт, разровняв на столе список причастных, уже изрядно помятый, и придвинул его к собеседнику. – Также начать причинение пользы ты можешь с того, что расскажешь мне об этих людях. А там поглядим.

* * *

Домики Инзельштадта, теснящиеся вдоль улиц, были чем-то неуловимо схожи между собою; каждый имел, как водится, некую отличительную особенность – деревянного голубя на крыше, особо изукрашенную фонарную решетку над дверью, флюгер в виде лодки – но все они при этом были точно бы на одно лицо, будто близкие родичи. Дома простых горожан не образовывали собою отдельного квартала в отдалении от обиталищ знати, а стояли вперемешку, толпясь небольшими группками неподалеку от высоких дорогих жилищ.

Дом Вилли Клотца, истца по делу, на котором спалился судья Юниус, был в очередной такой компании своих собратьев крайним – аккуратный одноэтажный домик с высоким чердаком, покатой крышей и тяжелой, точно складская, дверью. Владелец домика был человеческой копией этой двери – такой же массивный и широкий, с громовым, раскатистым голосом и суровым взглядом командира наемников под густыми бровями, и даже его далеко не крошечных размеров супруга смотрелась рядом с ним, точно детская кружка рядом с пивным бочонком. Сам же майстер инквизитор взирал на Вилли Клотца снизу вверх, чуть отступив назад, дабы не задирать голову. В беседе, однако, хозяин дома был учтив и добродушен, даже чрезмерно, и гостям пришлось потратить около минуты на то, чтобы отказаться сперва от участия в семейном обеде, а после – от посиделок за раухбиром[20] местного производства, вполне ожидаемо лучшего в Империи.

– Мне и сказать-то нечего, – откровенно смущаясь, пояснил Клотц, едва уместившийся на табурете, явно смастеренном лично – под собственную внушительную комплекцию. – Я уж все рассказывал – не упомню, сколько раз. И вот майстеру Ульмеру, и обер-инквизитору, и в магистрат меня вызывали…

– Я читал протоколы, – кивнул Курт, – и говорил с обер-инквизитором; однако пересказ с чужих слов, а тем паче запись этих слов, по опыту знаю, всегда хоть в чем-то, да против истины погрешат, вольно или невольно. Секретарь поленился или не успел в спешке написать неважное, по его мнению, словечко (суть-то передана) – и внезапно весь смысл меняется… Расскажите суть дела еще раз, Вилли. С чего все началось, как продолжилось… ну, а чем закончилось – я, в общем, уже понял.

– Закончилось… печально, – шумно вздохнул гигант. – А начиналось вполне мирно. Суть, майстер инквизитор, такая. Я и мой двоюродный брат были приемышами у друга нашей семьи. Так уж вышло – я осиротел совсем рано, он чуть позже; чума коснулась и Бамберга когда-то, хоть у нас было и не так страшно, как в иных городах, слава Господу. И вот нас обоих взял под свое крыло старый друг наших отцов; говорят, что тоже родич в каком-то дальнем поколении, но никто этого никогда не выяснял, да и ни к чему было. Воспитывал он нас равно заботливо, честно, даже исхитрился сохранить за нами собственность наших родителей, и когда мы оба встали на ноги, у каждого был дом и начальные средства – покуда мы жили в его доме, наши жилища сдавались. А перед смертью наш приемный отец завещал мне место на рынке.

– Вот это первое, что я не вполне понимаю, – заметил Курт. – Из протоколов я увидел, что вы состоите в кожевенной гильдии, доход получаете в виде гильдейской доли, а потому мне неясно, для чего вам рыночное место.

– Рента, – пояснил Клотц, широко улыбнувшись. – Наш приемный отец был тот еще прохвост… Не подумайте дурного, майстер инквизитор, это я по-доброму. Просто умел крутиться и извлекать выгоду на законных основаниях. Когда-то он выкупил у городского управления рыночное место – удобное, хорошее и недешевое; а так как желающих угодить именно на это самое место было много – оно никогда не пустовало, а отчим неизменно получал от торговцев небольшую, но постоянную плату за сдачу лавочки внаем.

– И почему же он завещал эту серебряную жилу именно вам?

– Незадолго до смерти он рассорился с моим братом, – печально отозвался гигант. – Так разругался, что Господи помилуй… Один из его сыновей вознамерился жениться, и девица была, прямо скажем, из семейства не слишком благовоспитанного, да и сама поведения… предосудительного. Отчим пытался внушать, доказывать, говорить и по-доброму, и со строгостью, но мой брат и слушать ничего не желал и сына отвращать от такой женитьбы не намеревался. Любовь у него, видите ли… А девица, должен вам сказать, и сейчас уже якшается, вот клянусь вам, с двумя поклонниками разом, и ее родители даже ухом не ведут. Вся семейка такая, прости Господи…