А это уже много, я не проживу, например, столько.

— А что, уже? — спросил Назонов.

— Я думаю, дня три-четыре. Ну, неделя. Мне предложили «Радостный сон», а это значит, уже скоро. Ты знаешь, я думал, что было бы, если я не жалел денег на себя — ну, пошёл бы к тебе, я ведь знал обо всём.

Именно поэтому я тебя так ненавидел, ты — молодой, здоровый, девки утром с тобой выходят. Каждый раз разные. А я сэкономил, да.

Сосед отпил кислого пива, и взмахнул рукой:

— Нет, всё равно бы не хватило — разве б ты помог?

Наконец, Назонов понял, зачем пришёл сосед. Он замаливал свой грех — именно сосед донёс дружинникам на Назонова. Съедаемый своей смертью по частям, он фотографировал Назоновских посетителей, он вёл, наверное, опись жизни Назонова. Болезнь жрала тело соседа, каждый день, каждый час откусывала от его жизни маленький, но верный кусок.

И вот теперь они сидят вместе за столом и пьют дрянное пиво, а в печи уже поспело варево, плотное и пахучее, не то суп, не то каша.

Сидят два мертвеца в круге электрического света, и кто из них умрёт первым — неизвестно.

Назонов достал из печи котелок, а из шкафа тарелки с приборами. Они ели медленно, и сосед вдруг сказал:

— А правда, что у нас внутри электричества нет? Иначе говоря, не везде оно есть.

— Ну почему нет? Есть — только не везде. Немного его есть, а так больше химия одна.

— Значит, всё-таки есть… Один человек, кстати, понял, что будут судить и запасся динамо-машиной. Крутил педали, да всё без толку. Так и умер, верхом на этом своём велосипеде — уехал в никуда. Сердце остановилось — он загнал сам себя. Твой дурацкий юг вроде этого динамопеда, не надо тебе туда. Стой, где стоишь.

— Наверное. Наверное, да. — Назонов норовил согласиться, потому что разговор уже мешал. Те несколько минут, когда в комнате сидели два мертвеца, прошло. Нетерпение поднялось внутри Назонова, расшевелило и оживило его. Мертвец в комнате теперь был только один, и вот он задерживал живого. Дохлая лягушка в кувшине мешала живой молотить лапками и сбивать масло.

— Хочешь, я тебе зажигалку подарю? — спросил сосед.

— Конечно, пригодится. Мне теперь всё пригодится.

Закрыв за соседом дверь, Назонов аккуратно поставил зажигалку в шкафчик — после полуночи она уже не зажжётся в его руках. Таймер точно в срок отключит механизм и будет ждать другого владельца — спокойно и бездушно.

В одном сосед был прав. Назонов не станет умирать под забором. Но никакого южного пути не будет, он двинется на север. Это тоже не даёт особой надежды, но лучше сделать два свободных шага, чем один.

Он с детства запомнил странное выражение отца о прокуроре.

Отец тоже вынес это из детства, и, видимо, кто-то там произносил это слово со значением. «Наступит время, — говорил отец, — придёт зелёный прокурор, и тут-то будет свобода».

Что это за «зелёный прокурор», было непонятно. Назонов представлял его как странного зелёного человечка, что освобождает людей он наказаний, родом из их дальней провинции, где была река и море, южный ветер и жаркое дыхание степи.

Там, в пространстве детской памяти, жил зелёный прокурор, добрый волшебник, который гонит теперь его в путь.

Назонов огляделся и вытащил из шкафа рюкзак. Несколько простых вещей — что может быть нужнее в его положении? Нож, комбинезон и запас концентратов. Комбинезон он покупал специально простой, без внешней синхронизации. То есть боты, поддерживавшие в нём температуру, не сверялись самостоятельно с датчиками погоды и состояния, и через какое-то время они начнут шалить, дурить. Они перестанут латать дыры и слушаться хозяина. Комбинезон умрёт — может быть, в самый неподходящий момент. Зато этим — не нужно внешнее электричество, а только тепло назоновского тела. Говорят, раньше люди собирали себе в тюрьму специальный чемодан, в котором была одежда и еда. Теперь тюрем нет, но чемодан у него есть.

Он готовился к месяцу, в худшем случае — двум, чтобы потом вернуться. Теперь это будет навсегда. Это будет навсегда, потому что он готовился нарушить закон окончательно и бесповоротно.

Поэтому, наконец, он достал из шкафа Крысоловку.

Предстояло самое трудное — надо было ловить крысу. Крыса куда хитрее и умнее дружинников, она бьётся за свою жизнь каждый день, и каждый день перед ней реальный враг. Но Назонов был готов к этому — ещё года два назад он изобрёл «гуманную крысоловку». Патент продать никому не удалось — городским структурам он был не нужен, для гражданина — дорог, а, по сути — бессмыслен. Ну, поймал ты гуманно крысу, а что с ней потом делать? Остаётся негуманно утопить.

Теперь Крысоловка дождалась своего часа.

В падающих на Город сумерках Назонов установил крысоловку вблизи торговых рядов — там, где торчали из земли какие-то вентиляционные патрубки. Он вдавил стержень внутрь коробки, и жало раздавило где-то там внутри ампулу с приманкой.

«Пока я ничего не нарушил, пока — подумал он. — Да и паспорт человека не позволил бы мне ничего сделать. Механика и химия спасают меня. Но это пока».

Крысоловка заработала. Назонов не чувствовал запаха, да и не для него он предназначался. Он спокойно ждал на медленно отдающей тепло осеннего солнца земле.

Несколько крыс уже билось за возможность пролезть внутрь. Наконец, расшвыряв остальных, туда проникла самая сильная. И тут же остановилась в недоумении — голова крысы оказалась зажата. Назонов, вдохнув глубоко, вынул нож и, заливая кровью руку, срезал паспорт со своего запястья. Потом, смазав тушку крысы клеем, прилепил аусвайс ей на спину. Почуя запах крови, крыса забилась в тисках сильнее.

«Вот и всё. Теперь меня нет, — подытожил он. — Вернее, теперь я вне закона».

Если раньше он был осуждённым членом общества, то теперь он стал бешеной собакой, кандидатом на уничтожение.

Но, так или иначе, крыса теперь будет жить в Городе — за него. Пока не подохнет сама, или пока товарищи не перегрызут ей горло. Тогда она остынет, и паспорт выдаст сигнал санитарам-уборщикам, что начнут искать тело Назонова. Но это случится не скоро, ох, не скоро.

Запоминая эту секунду, Назонов помедлил и нажал на рычаг крысоловки. Крыса, прыгнув, исчезла в темноте.

Самое сложное было найти просвет в ограде. К этому Назонов как раз не подготовился — никто из его знакомых не знал, как выглядит ограда. Никто из них никогда не был на границе Третьего Рима. Тут можно было только надеяться.