– К нему иногда ходят девчонки. Иногда. Можно сказать – живет один.

Наш разговор явно начал ее беспокоить. С какой стати она наговорила лишнего совсем незнакомому человеку? Консьержка поглядывала на меня подозрительно. Почему-то захотелось все ей объяснить. Что это мой сын. Родился в Ленинграде. А сейчас живет в Киеве. Что сейчас у него другое имя. Не знаю, отчего так случилось, почему он решил взять другое имя. Что он был уже один раз похоронен на киевском кладбище. А теперь выяснилось, что он жив, и теперь у него другое имя. Бред сумасшедшего.

– Дело в том, что он задолжал квартплату. Почти 250 гривен.

Я порылся в кошельке. У меня были две купюры – 100 и 50 гривен – и мелочь. Протянул ей две купюры.

– Остальные занесу позже.

Она быстро сунула деньги в ящик стола. Куда делась ее подозрительность? Я мог расспрашивать ее теперь сколько угодно. Один – не один, почему «живой труп», сколько клиентов приходит, где он с ними работает…

– А насчет квартплаты… Обсудим в следующий раз, когда вы придете.

Я не собирался приходить еще раз. Что я мог выяснить у нее и зачем?

– Мы отключали несколько раз электричество. Все бесполезно. И главное, ему же лучше. Он пользуется электропростыней. Нашего производства, Луцкая фабрика. Это опасно, они загораются.

Он всегда любил новшества. Которые кажутся последним словом техники, а потом быстро ломаются или выходят из употребления.

– Посоветуйте ему не пользоваться электропростыней.

– Вы не знаете женщину, которая приходила к нему в последний раз?

Скорее всего, именно ей он звонил с автобусной остановки, – подумал я.

– Нет, не знаю.

– Какая у него квартира?

– Однокомнатная студия с крохотной кухонькой. Душ на кухне.

Я представил себе, какая у него мебель. Матрас на полу. И крошечный столик у раковины на кухне.

– Вы можете подняться. Будет сюрприз – кто-то пришел его проведать. Не клиент, не по делу… Просто проведать. Хотя клиенты тоже к нему теперь редко приходят.

Не знаю, что с ним случилось. Может, он все забыл. Если бы я пришел, он, наверное, не понял бы, кто я. Забыл и о Леше Болгарине, и об его отце.

– Могу я вас кое о чем попросить? Это новый счет за квартиру. Не хочу ему нести. Наорет, нахамит.

Я согласился, пошел через двор. Темно, пахнет кошками. В подъезде В мне стало не по себе. Тяжело дышать, возле сердца – свинец, не вздохнуть. Лестница с каменными ступенями, металлические перила сварены из простых прутьев квадратного сечения. Я надеялся отдышаться. Двери на площадках темные, обиты старым гранитолем или чем-то вроде фанеры. Голова кружилась. Надо держаться подальше от перил. Я прижался к стене. Но решил идти до конца. До 6-го этажа. Лестница шагала огромными пролетами, между этажами никак не меньше трех с половиной метров.

Дойду до его двери. Буду звонить короткими звонками, пока он не откроет. А когда откроет, скажу: «Нельзя пользоваться электропростынями Луцкого производства. Это просто идиотизм». Буду наблюдать, как он побледнеет, и его лицо исказится от гнева и ярости.

На шестом этаже три двери. Облупленные, обветшалые, такие же, как грязные стены в цветных пятнах, как бы написанных художником – абстракционистом. Электролампа – на пыльном шнуре. На левой двери у звонка приклеен квадратик картона, вырезанный из упаковки какого-то гаджета. Крупным размашистым почерком с перехлестом букв написано: «Кантария». Клочок картона. Была гордая кликуха – Болгарин. Теперь заурядная фамилия – Кантария. Не заурядная, конечно. Просто маргинальная. Для Киева – маргинальная. Почему он написал это? Судя по всему, на Украине так же, как и в России, это не принято. Только, если коммуналки. Пожалуй, это в его характере.

Стоял перед дверью и не звонил. Был уверен, что он откроет. Его вроде никто не навещает теперь. Решит, что пришла та женщина, которой он звонил. Я почему-то посчитал, что он звонил именно женщине.

Положил конвертик в щель под дверью, быстро спустился по лестнице. С каждой ступенькой вниз тяжесть около сердца уменьшалась. Казалось, я избежал страшной опасности. Вот я и во дворе. Снова нормально дышу. Снова на твердой почве, ступаю по безопасному тротуару. Только что я был у двери этого непонятного человека. Мог войти в его жизнь. Довольно было одного движения, одного шага, одного слова, и я-утонул-бы-в-трясине, из которой нет выхода.

Что у меня с мелочью? – этого достаточно для метро. Рухнул на сидение. Подъем настроения, который я почувствовал, покинув подъезд В, сменился подавленностью и упадком сил. Этот мужчина по прозвищу «Живой труп» не имеет ко мне никакого отношения. Он сам выбрал свой путь. Или за него выбрали. Может, и заставили. Может быть, не было другого выхода.

Ощущение дурноты не проходило. Дышать было трудно. Вышел на улицу прежде времени, решил дойти до отеля пешком. Это теперь мой дом. Я был поглощен мыслями и шел, куда глаза глядят. Наугад. Оказалось, что кружил около вокзала. Когда выбираешь отель около вокзала, кажется, что ты здесь очень ненадолго. Здесь все движется, ничего не останавливается, ни о чем нельзя сказать: «Это навсегда». Сегодня или завтра сядешь на поезд и уедешь. Кварталы около вокзала распахнуты в будущее. Садишься в поезд и сжигаешь за собой мосты.

Циферблат больших часов напомнил мне циферблат часов на Витебском вокзале в Петербурге. Сюда обычно приезжал Алеша. Отсюда уезжал. А я… Встречал-и-провожал, встречал-и-провожал, тик-так, тик-так. Теперь я знаю точно. Это был не Алеша. Это был Богдан Кантария. Но с Богданом я не знаком. Мог познакомиться, но не решился. Интересно, кто эта женщина, которой он звонил? Я был уверен, что это женщина.

Вот он, мой вокзал. Вокзал, аэропорт – какая разница? Улечу, и нет прошлого, нет каменной могилки на киевском кладбище. Сжечь мосты, забыть прошлое. Стереть из своей памяти. Эти слова взорвали мою голову. Я не мог избавиться от них. Повторял и повторял. Сжечь мосты, сжечь мосты. Эти слова давали бодрость, уверенность в завтрашнем дне. Пора сжечь мосты, стереть прошлое. Улететь. Чтобы больше ничего этого не знать. Не думать, не вспоминать.

Но я не мог сжечь мосты. Что это за женщина, которой он звонил?

У меня был телефон Артура. Остался с тех самых пор. Я не хотел связываться с ним. С ним и с ними. И тогда, когда погиб Алеша. И теперь. Считал, что это неразумно и опасно. Что тут опасного? Что с меня возьмешь? Я уже прожил свою жизнь. Сколько мне осталось? – я должен хотя бы попытаться.

– Артур, это вы? Здравствуйте. Это Феликс Петрович, отец Алеши. Вы помните? Вы мне звонили, когда это случилось. Конечно, именно я поставил надгробие и цветник. Ну, не сам, конечно, просто оплатил. Да нет, я ничего не хочу. Я сейчас в Киеве. Вы, наверное, удивитесь… Вы знаете Богдана Кантария? Он ровесник моего Алеши. Я думал, вдруг вы знаете.

– Нет, Феликс Петрович, не знаю. Это, наверное, какой-то родственник Антимоза. Что вы, у меня нет никаких дел с людьми типа Антимоза. Когда видел его? Он приезжал на похороны Алеши. Потом не видел. Держусь подальше от таких. И Алексею советовал. Я больше связан с ментами, у меня друзья в СБУ. А что вас интересует?