украсть в спортзале, тот дал команду вести скрытное наблюдение, а на выходе брать с поличным. Когда же ему привели группу мокрых и напуганных студентов, его надежды на раскрытое по горячим следам преступление и жирную палку в месячный отчёт растаяли, как белых яблонь дым. А тут ещё одной молоденькой зарёванной студентке стало плохо, и она грохнулась в обморок прямо в отделении. Привыкший больше иметь дело с нарушителями социалистической законности всех мастей, немолодой уже майор даже слегка растерялся, наблюдая перед собой практически бездыханное тело с побелевшим, но прекрасным лицом. Чёрные собольи брови, так оттеняющие белый мраморный лоб, трагично изогнутые, словно в немом вопросе, казалось, что-то затронули в рано очерствевшем майорском сердце. А может, это чуткая ментовская жопа безошибочно определила, что здесь скорее пахнет неприятностями, чем поощрением? Как бы то ни было, когда и вторая совсем молоденькая девчонка начала безвольным кулем сползать по крашенной в ядовитый мышиный цвет стене, майор твёрдо решил как можно скорее выгнать их отсюда к чертям собачьим. Пусть где хотят грохаются в обморок, но только не на его территории, тем более что воровать они ничего и не собирались, а скорее потрахаться в бассейне. Но и до этого дело не дошло, а значит, и предъявлять им практически нечего. Да и незачем. Вот черти везучие!

* * *

«Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала! И крылья эту свадьбу вдаль несли… Широкой этой свадьбе было места мало! И неба было мало, и земли…» Неба было мало, а знаменитого дореволюционного ресторана «Яръ», переименованного в «Советский» – в самый раз, чтобы вместить такое количество именитых гостей. Ромкина мама даже боялась входить в эти высоченные дубовые с фацетным стеклом и резными завитушками двери. А уж как вошла и в глаза брызнули ослепительные искры с хрустальных подвесок старинных позолоченных люстр, а также с бриллиантов разодетых надменных дам, так и захотелось куда-нибудь убежать и спрятаться. Ей было ужасно неловко за свой провинциальный наряд и причёску. Казалось, все смотрят и думают: «А это кто такая, и как её сюда вообще пустили?» В сердце смешались и радость, и гордость за сына – вон какой красавец, и как непринуждённо держится, но не отпускала странная, непонятная тоска. А может, предчувствие? Да ещё и тост говорить придётся… Нет, не так она представляла свадьбу своего единственного и ненаглядного мальчика, который навсегда останется для неё малышом с глазами как васильки и ямочками на круглых щеках. Маленьким, но уже мужичком. Помнится, весь троллейбус с умилением наблюдал, как шестилетняя кроха подаёт маме руку на выходе. И почему он не мог выбрать девушку попроще? А впрочем, сердцу не прикажешь. И, конечно, она постарается ничем не выдать своё состояние, чтобы не омрачать сыну такой праздник.

Ромка хотел только одного: чтобы всё поскорее закончилось. Сначала они с самого утра на чёрной «Чайке», перевязанной белыми лентами, как коробка с тортом, и в сопровождении чёрных же «Волг» отправились в ЗАГС № 1 города Москвы. Он же Грибоедовский. Стоял январь и жуткие холода. «Волги» были набиты непонятно откуда взявшейся молодёжью, из которой Ромка почти никого не знал. Позже выяснилось, что Вика закатила матери скандал, что не желает участвовать в старпёрской свадьбе. В конце концов, кто выходит замуж – она или мать? И тогда Зинаида Алексеевна приняла Соломоново решение – приглашать именитых гостей вместе с подрощенными отпрысками. А чтобы молодые не заскучали во время нудной церемонии бракосочетания, а заодно и познакомились с новыми друзьями или, как она выражалась, «правильным окружением», отправить их в ЗАГС вместе. Для Ромки это было сюрпризом. Молодёжь была почти исключительно «золотой»: парни в узких брючках с модно подстриженными височками и девушки в импортной косметике и с прокуренными голосами. И те, и другие весьма раскованные. Вика тоже мало кого знала, но выглядела довольной. Ромка только переглядывался с Женькой. Было чувство, будто оказался на танцах в чужом районе. Да ещё и закадрил местную королеву. После ЗАГСа пили шампанское на морозе и пытались веселиться. Но шампанское при минус двадцати – плохое горючее для праздника, и веселье выглядело натужным. Впрочем, Ромка мало внимания обращал на окружающих. Он то и дело поглядывал то на Вику, которой белая фата очень шла к золотым волосам и зелёным, пьяным от счастья глазам, то на золотое кольцо на пальце и чувствовал необычную тихую радость в душе. Хотелось поскорее остаться вдвоём. Было ощущение, что теперь они станут ещё ближе и всё будет иначе.

Вике всё происходящее безумно нравилось. Она явно была самой красивой невестой из всех ожидавших бракосочетания пар, и это придавало уверенности и куража. А платье?! Ах, какое платье! Здорово, что они с мамой выбрали самый модный и современный фасон, который подчёркивал её безукоризненную фигуру, а не сидел колоколом, как вон на той курице. Ей то и дело приходилось ловить восхищённые или завистливые взгляды, и они заводили и наполняли энергией. Особенно откровенные мужские взгляды, прямые и без стеснения. Но её Рома лучше всех! Она в этом уверена и счастлива! А ещё ей сегодня танцевать. Они с мамой выбрали три танца из её репертуара – смуглянку, солдатский и, конечно же, цыганский. «Яръ», как-никак! Для каждого танца пошит свой наряд. Особенно она себе нравилась в солдатском – зелёная приталенная гимнастёрка с погончиками, зелёная же юбка до колен и чёрные сапожки из мягчайшей кожи. А ещё пилотка, из-под которой то и дело выбивается золотой озорной локон. И всё это вместе в сочетании с огромными кошачьими изумрудными глазищами и тёмными богатыми бровями вразлёт, аккуратным, чуть вздёрнутым носиком и полными алыми губами, подмигивая ей из зеркала, приводило в состояние счастья и щенячьего восторга.

Зинаида Алексеевна тоже была в приподнятом настроении, хотя и в жутком напряжении. Но ей нравилось это состояние. Она засиделась в домохозяйках, а её кипучая натура требовала движения. Бессознательно она всегда завидовала и не понимала мужа, который постоянно вращался в эпицентре неких значительных событий и при этом тяготился той ролью, которую приходилось играть. Он сам в минуты откровения рассказывал, что больше всего на свете ему нравилось состояние полёта. И не просто полёта, хоть бы даже и на сверхскоростях современного истребителя, а дерзкие головокружительные манёвры и фигуры высшего пилотажа, сопряжённые со смертельным риском, на которые он был мастак. «Вот дурашка, жалеет, что согласился на это кресло в престижной международной организации. Тоскует по небу и готов променять синекуру на скромную должность лётчика-инструктора в