Эти сведения о 33-м ОШБ я привел лишь как дополнение к рассказу о том, как формировались штрафные батальоны. А обо всем, что происходило при мне в 8-м Отдельном штрафном батальоне 1-го Белорусского фронта, чего я был участником или свидетелем, расскажу в последующих главах этой книги.

На фронт я попал после долгих попыток выпроситься из запасного полка, дислоцированного недалеко от Уфы. В ноябре 1943 года после сложных и сравнительно долгих переездов мы, группа офицеров, оказались в 27 ОПРОСе (Отдельный Полк Резерва Офицерского Состава) Белорусского фронта, естественно, на белорусской земле. Конечно, это еще не передовая, куда мы стремились, где ведут бои с противником, ходят в атаки, хотя мы и здесь выполняли боевые задачи по охране и обороне арсеналов фронта. Чаще патрулировали прифронтовую территорию на предмет выявления отставших от войск военнослужащих и задержания диверсантов противника, что не всегда обходилось без применения оружия. Каждый из нас наряду с этим ждал своего «звездного часа», который определит, где и в какой роли станешь настоящим фронтовиком, а вестниками судьбы почти каждый день или ночь являлись гонцы из частей переднего края, отбиравшие пополнение вместо выбывших из строя офицеров. Знали мы, конечно, что выбывают они там не на курорты или в отпуска, а в госпиталя или в братские могилы.

Несколько строк о моей службе до этого. С началом войны мы, выпускники средней школы на Дальнем Востоке, в большинстве добровольцами были зачислены в Красную Армию. Вместо наших отчаянных просьб направить нас на фронт для борьбы с немецкими захватчиками, нас определили в войска Дальневосточного фронта, пока не действующего. Полгода мне пришлось закаляться рядовым в полковом разведвзводе одной из дивизий ОКДВА (Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии). Затем нас, несколько комсомольцев со средним образованием, по комсомольским путевкам направили в пехотное военное училище в Комсомольске-на-Амуре, где мы учились тоже полгода. После окончания военного училища, уже лейтенантом, мне пришлось послужить снова (и опять полгода) на Дальнем Востоке, затем немного больше в Южно-Уральском военном округе, и только в ноябре 1943 года я наконец попал на Белорусский фронт, в 27 ОПРОС (Отдельный Полк Резерва Офицерского Состава).

Однажды, в двадцатых числах декабря, меня вызвали в штаб этого полка на беседу к майору из действующих войск. Он был со строгими чертами лица, обветренного почти до черноты, и я обратил внимание на его заметно поврежденную раковину правого уха. Просмотрев мое, еще тощее, личное дело и задав несколько вопросов о семье, об училище и о здоровье, он вдруг сказал: «Мне все ясно. Пойдешь, лейтенант, к нам в штрафбат!» У меня, выпускника военного училища, может быть раньше, чем у других, какое-то представление о штрафбатах уже имелось из приказа Наркома обороны № 227, зачитанного нам в воинской части вблизи озера Ханка в Приморье. Но как оно далеко оказалось от реального! В Приложениях 1 и 2 я привожу полный текст приказа Сталина № 227 «Ни шагу назад!» и «Положения о штрафбатах». А тогда, кажется, заикаясь от неожиданности, я спросил: «3-з-за что?» И в ответ услышал: «Неправильно задаешь вопрос, лейтенант. Не за что, а зачем. Будешь командовать штрафниками, помогать им искупать их вину перед Родиной. И твои знания, и хорошая сибирско-дальневосточная закалка для этого пригодятся».

Я знал из того сталинского приказа, что на командные должности в штрафбаты назначаются лишь лучшие из имеющих боевой опыт офицеры, и в моих мыслях впервые появилась ниточка рассуждений, связывающих текущие события с совсем недавним прошлым. А в том прошлом, всего за год с лишним до этого, мой отец попал под строгие законы военного времени. За нелицеприятные высказывания о руководстве страны и лично в адрес Сталина был, как принято ныне говорить, репрессирован, то есть осужден к 8 годам лишения свободы по известной тогда 58-й статье УК РСФСР. Подробнее об этом я расскажу в одном из экскурсов в свое прошлое.

Я ничем не могу подтвердить верность тех моих предположений, но тогда как молния просверлила мозг мысль: а не за репрессированного ли отца это наказание? Конечно же, сразу и контрдовод появился, известные нам с детства слова Сталина: «Сын за отца не отвечает». О том, что это были слова из Библии, я слышал еще со слов моей набожной бабушки. И мне, конечно, было известно, что Сталин, учившийся в детстве в духовной семинарии, не мог их не знать. Спонтанно родилась мысль и о том, что причиной мог быть также и арест старшего брата моей матери в 1937 году. По той же 58-й статье мой дядя был объявлен «врагом народа», и его судьба была тогда нам неизвестна.

Оказалось, что из 18 офицеров, отобранных этим майором на командные должности в штрафбат, оказался я один, еще не имеющий боевого опыта, «необстрелянный», а остальные имели не только боевые ранения, но часть даже наградами отмечены. Эта навязчивая мысль о «тени предков», о наказании за совершенные не мною преступления еще не раз за время моей долгой воинской службы посещала меня, но каждый раз находился и «контрдовод» ей. В этом же случае, одновременно с сомнениями и с определенной степенью недоумения, «тень предков», с одной стороны, не позволяла оправдать мое определение в штрафбат только моим «сибирским здоровьем», а «контрдовод» заставлял считать это назначение скорее не наказанием, а чем-то вроде своеобразного доверия. Возникло даже что-то вроде гордости за то, что меня приравняли к боевым офицерам.

Как оказалось, офицером, отбиравшим нас для штрафбата, был помощник начальника штаба 8-го Отдельного штрафного батальона майор Лозовой Василий Афанасьевич. С ним мне довелось и начать свою фронтовую жизнь в 1943 году, и совершенно неожиданно встретиться через четверть века после войны на оперативно-командных сборах руководящего состава войск Киевского военного округа, куда всех более или менее крупных военачальников раз в год собирали на декадные сборы. Тогда я был уже в чине полковника и его, тоже полковника, узнал по приметному правому уху.

А тогда, в декабре 1943 года, после тяжелых боев под Жлобином (Белоруссия) тот штрафбат понес большие потери, в том числе и в постоянном офицерском составе. Вот майор Лозовой и отобрал нас, восемнадцать офицеров, от лейтенанта до капитана, в основном (кроме меня) уже бывалых, боевых фронтовиков, возвращавшихся из госпиталей на передовую. Буквально через час мы уже мчались тревожной декабрьской ночью в кузове открытого грузовика с затемненными фарами в сторону передовой, хорошо определяющейся по всполохам от разрывов снарядов, по светящимся следам разноцветных трассирующих пуль, по висящим над горизонтом немецким осветительным ракетам. Скупо освещенная неверным светом идущих все ближе боевых действий, изуродованная войной, земля Белоруссии казалась ох какой неприветливой. Это потом, когда нам пришлось на этой земле повоевать, мы почувствовали приветливость и ее жителей, перенесших неимоверные страдания от оккупантов, и этой почти полностью сожженной и разграбленной врагами земли. А где-то там, под огнем противника, на этой земле, о которой в одной популярной песне говорилось «Белоруссия родная», держал оборону пока неведомый, но вскоре ставший родным на долгое время, до самой Победы, наш 8-й Отдельный (офицерский) штрафной батальон.