Мы въезжаем на вокзал Днепропетровска, очень большой вокзал со множеством путей, похожий на сортировочную станцию. Везде суматоха, все заняты. Немецкий персонал очень активный, славяне особо не спешат. Великое множество грузовых вагонов вроде нашего или постарее, выстроилось на путях. Двери и окна зарешечены колючей проволокой или, местами, забиты досками. Все эти вагоны заполнены русскими военнопленными. Здесь их тысячи и тысячи. Вероятно, 10 или 12 составов, каждый из нескольких десятков вагонов, по 40 и более человек в каждом. Сколько их? Трудно сказать. Я вижу, как из нашего поезда летят в сторону ближних к нам военнопленных сигареты и куски хлеба. Остановка в Днепропетровске длится добрых два часа. С чувством облегчения мы покидаем это печальное зрелище, этот унылый город. Когда мы снова в чистом поле, мне кажется, что становится легче дышать. Уныние этого города оказалось просто удушающим. У меня такое ощущение, что теперь все намного серьезней, что «легкая» жизнь приближается к концу! Мы движемся вперед, весь день и весь следующий день, пока не наступает ночь. Под утро поезд остановился. Нам так и не удалось снова заснуть, но по отдаленному гулу мы уже догадывались, что наше путешествие на этом новоявленном «Восточном экспрессе» заканчивается здесь.

Наступило 3 июня 1942 года, и мне казалось, будто я уже расслышал отдаленную канонаду, очень далеко отсюда, и разглядел ее сполохи в небе. Именно в этот момент стало предельно ясно, что фронт совсем близко. Уже не ночь, но еще и не день. До нас доносились шум и звуки жизни, звук шагов по щебню. Дежурные сержанты поднимали людей. С этого момента волнение и шум только усиливались. Здесь мы разгружаемся, мы в Славянске!

Солнце зашло и быстро поднялось. Все на скорую руку умылись у насосов, которые мы обнаружили вблизи станции. Город выглядел довольно значительным, хоть и не сравним с Днепропетровском. Менее заселенный, но широко раскинувшийся, как все русские городские агломерации. Как обычно, мощеных дорог не было. Ничего, кроме песка, ничего, кроме грязи. Повсюду древние лачуги, старые дома или убогие избы, но все это выглядело не так уныло, как в большом городе. Нет времени для более детального осмотра, мы выдвигаемся! Собираем свои пожитки, застегиваем ранцы и сухарные мешки. Немного ругани, обычной для подобных ситуаций, и крики тех, кому не удается сразу отыскать свои вещи, разбросанные за время длительного путешествия. Это те, кто не привык к порядку и аккуратности! Это всегда одни и те же, кому вечно не везет. Затем надо помочь с разгрузкой материальной части, лошадей, повозок, полевых кухонь, оружия и провианта! Все это выстраивается вдоль путей, в большой суматохе, с криками и руганью, но вполне успешно. Мы готовы выступать. Что теперь?

Пока мы были заняты работой, послышался гул голосов: «Chef[27] здесь!» Все стекаются к зданию, перед которым мы видим плотную толпу. Да-да! Вождь здесь! Много шума, протянутые руки, общение. Он не сильно изменился, но сразу же бросилась в глаза одна, наиболее заметная черта. Не осталось ничего от «студента». Мне кажется, больше ничего не изменилось. Все та же улыбка и те же воодушевляющие речи, вселяющие в нас присущий ему энтузиазм. Большинство из нас уже готово двигаться без остановки до самого подножия Уральских гор! Мы должны признавать это, поддерживать это. И это факт, в следующие месяцы мы продвинемся маршем очень далеко. Нам не терпится проделать марш первого дня, и первые несколько сотен метров мы шагали колонной по три и с песней. Взводы и роты четко построены. Но как только мы вышли за город, ширина дороги не позволила нам так двигаться, и вскоре по обеим ее сторонам параллельно шагали две колонны; рукава закатаны, воротники расстегнуты, и винтовки в удобном на данный момент положении.

Дегрель занял место во главе колонны и маршировал вместе с остальными. Так он сопровождал новобранцев, то есть нас, первые несколько километров, потом снова сел в седло и поскакал в направлении Браховки в сопровождении своих адъютантов. Что до нас, то мы продолжали маршировать, как на учениях в «Дождевом черве», но только на этот раз все всерьез. Мы шагали и шагали, и я чувствовал, как в глубине моей души прибавилось торжественности, но мне было хорошо. Ногам удобно в подкованных ботинках. Главное – не набить мозолей! Мы смотрим на равнину по сторонам и возвращаемся к своим прежним разговорам. Регулярно делаем десятиминутные привалы. Все, как мы и ожидали, все спокойно на этом участке. Безбрежный горизонт, и мы можем видеть все на дальнем расстоянии. Ближе к вечеру заметили деревья, лес впереди и справа от нас. Наша колонна свернула к лесу, наконец мы вступили в него. Огромные дубы и буки, но еще и купы взрослых деревьев, выросших из побегов, и, конечно, березы. Мы составляем оружие и снимаем ранцы. К четырем устанавливаем палатки. Следует заметить, что мы натягиваем их из того самого брезента, который одновременно служит нам в качестве плаща-пальто. Короче говоря, крайне необходимый предмет амуниции.

Пока мы были заняты обустройством и пока полевая кухня готовила еду, мирную тишину нарушили приглушенные звуки далеких разрывов. Вскоре воздух в лесу, где мы находились, прорезал свист и прогремели два взрыва. Упало два тяжелых артиллерийских снаряда, но достаточно далеко от нас. Мы были поражены! Должно быть, разведывательный самолет засек наше продвижение к лесу и сообщил по радио о нашем присутствии здесь. Определенно, на нас хотят произвести впечатление. Нам это не снится. Мы действительно в России, и это действительно война! Скоро лес обрел прежнее спокойствие, но на этот раз мы впервые пронюхали порох, а это вовсе не пудра для лица (игра слов: англ. powder означает и порох, и пудра. – Пер.). Это действительно первый запах войны, который я хорошо запомнил и который до сих пор не забыл. Прислонившись к деревьям, мы болтаем и выкуриваем по нескольку сигарет, перед тем как отправиться спать в свои палатки. Под охраной часовых ночь прошла без происшествий. При побудке мы получили из полевой кухни кофе и перекусили возле палаток. Воды нет, поэтому не умывались. Навьючили на себя амуницию и выступили. Похоже, вчера артиллерия находилась в 16 километрах от леса. Мы регулярно получаем новости, с подробностями, и задаемся вопросом, откуда они берутся, поскольку они, по большей части, безошибочны и точны. Наш марш возобновился, и, время от времени, до нас с юго-востока снова доносится артиллерийская канонада.

В полдень входим в деревню, ту самую, что занята нашими товарищами, в Браховку! Как свидетельство нашего боевого духа, громко звучит песня, и те, кто гуляет по Браховке, замирают на месте. Они услышали французский! Так это и вправду подкрепление, о котором вчера говорил Дегрель! Мы приблизились к первым «старикам», которые остановились посмотреть на вновь прибывших. Каждый из нас высматривал знакомые лица. Я быстро нашел нескольких знакомых, поскольку знал достаточно много ребят из первого контингента. Старые товарищи, такие же рвавшиеся на войну, как и я, друзья детства или по школе. Мы все очень удивлены, и нам неприятно видеть хмурые лица и редкие улыбки. Большинство моих старых товарищей встретили меня дружелюбно. Постепенно к ним присоединяются и остальные, и я вместе с ними испытал огромную радость от нашего воссоединения. И все же не обошлось без насмешек и неприятных замечаний со стороны некоторых «стариков», направленных на ребят из нашей роты. Надо заметить, что прохладный прием мы встретили лишь со стороны части товарищей, отбывших 8 августа, но не всех. Не следует обобщать. Некоторые из «стариков» говорили, что, если бы мы не прибыли, их бы репатриировали. Это замечание, которое я слышал несколько раз, вполне справедливо. Ведь им пришлось пережить Громовую балку[28] и суровую зиму 1941/42 года. Такое отношение удивило меня, поскольку мы рассчитывали на более теплый прием, и все же я без труда нашел для них оправдание. Быть может, у меня еще будет случай отыскать многих старых товарищей, с которыми меня связывали прочные узы дружбы и большинство из которых будут рады видеть меня.