прожить только одним способом; альтернативы нет. И этот единственный способ, с помощью которого ее можно прожить, должен быть найден вами. Это не готовая суперавтострада, полностью подготовленная, с миллионами людей, движущихся по ней, идущих к своей цели, а вам нужно лишь присоединиться к этой толпе.

Нет, нет суперавтострады, ведущей к существованию.

Есть только маленькие тропинки, по которым идут в полном одиночестве.

И запомните, что даже эти тропинки не готовы, не предоставлены вам для того, чтобы вы могли идти по тропинке номер одиннадцать. Они существуют только за счет того, что вы идете по ним; своей ходьбой вы прокладываете их. Это прекрасный и таинственный путь, который есть в жизни, — он не делает вас похожими на железнодорожный поезд, идущий по рельсам. Железная дорога не имеет выбора, она не может направляться туда, куда ей нравится. Рельсы закреплены; кто-то другой определяет их направление. Эти рельсы — судьба; поезд просто движется согласно чьему-то указанию.

У человека нет судьбы — хотя в течение тысяч лет вам говорят о том, что у вас есть судьба.

Вот что я называю хитростью, обманом, эксплуатацией людей. Теперь, когда вам сказано, что у человека нет судьбы, никогда не думайте о железнодорожном поезде. Только железнодорожные поезда имеют конечные пункты назначения, станции. Но прекрасные слова могут продолжать скрывать ужасные реальности. «У человека есть судьба» — я слышу это с детства, и когда кем-то каким-то образом об этом упоминается, я каждый раз говорю: «Пожалуйста, не оскорбляйте меня».

Когда я сказал это одному из моих профессоров, то он был в шоке. Он сказал: «Я не оскорбляю тебя. Иметь судьбу — это не оскорбление, это самая почетная вещь в жизни».

Я сказал: «Может быть, для вас, так как вы не понимаете то, о чем говорите. Судьба означает предрешенность; мой завтрашний день уже кем-то предрешен. Со мной даже не посоветовались — как будто это не моя забота; как будто я никто, а лишь карты в чьих-то руках; он делает из меня все, что хочет. В какую бы игру он ни играл, это моя судьба. И это считается уважительным?»

А профессор не говорил ничего безумного. Именно так считают во всем мире. Я сказал: «Я могу понять, почему вы шокированы, — потому что вы никогда не задумывались над словом «судьба». Как я могу иметь судьбу? Я не определил ее. Тогда кто тот парень, который определил ее? И какое у него право определять ее? Он даже не спросил меня. Я не знаю его; мы даже не были представлены друг другу. Лишь ради вежливости он мог бы спросить меня: „Это будет твоей судьбой — тебе она нравится или нет?“ Но никто об этом нисколько не побеспокоился».

У человека нет судьбы.

И я говорю вам, что только у человека нет никакой судьбы.

У собак есть; у быков есть; у ослов есть. Они движутся по определенным рельсам. Каждый осел на протяжении миллионов лет жил одной и той же шаблонной жизнью: рождение, любовная связь, трудности с супружеством, дети, старость, все надежды разрушены, все мечты не осуществлены и мрак смерти. Все ослы жили так, они все еще так и живут — но не человек.

На самом деле, я хочу сказать вам о том, что почти все люди ведут себя не как люди. Некоторые ведут себя как обезьяны, некоторые ведут себя как янки, но никто даже не пытается утверждать: «Я — человек». А это утверждение содержит так много всего того, что почти неизмеримо.

Поэтому первое: у человека нет судьбы. Когда вы понимаете это, то почти все ваши проблемы исчезают. Я говорю «почти», — возможно, девяносто девять процентов исчезает; один процент остается. Я хочу, чтобы он остался. Девяносто девять процентов ваших проблем создано в результате того, что вас отклоняют от правильного пути, что вас направляют на пути, которые не предназначены для вас. Но когда бы я ни говорил, что это оскорбление, реакция была одна и та же — шок.

Постепенно я стал осознавать, что люди не используют слова осознанно. То, что они говорят, почти похоже на болтовню попугая, возможно, даже хуже, чем болтовня попугая.

Мне вспомнилась одна история. Христианский священник пошел в магазин домашних животных. Его собственный попугай умер, а он был его единственным товарищем. Священник не был в браке: не было жены, чтобы с ней ссориться; не было детей, чтобы с ними заниматься. Сколько же можно жить с одним Богом? Один раз в неделю, воскресным утром, это еще хорошо, но остальные шесть дней, когда весь мир ходит на работу… и даже Бог работал эти шесть дней. Несчастный священник должен оставаться в церкви, ничего не делая.

Даже Бог милостивый не мог устроить так, чтобы ничего не делать в течение семи дней. За шесть дней он создал этот невротический мир, а на седьмой день он сказал: «Великолепно! Я сделал великолепную работу, теперь я могу отдохнуть». А этот несчастный священник… поэтому у него был этот попугай, и мало-помалу он сделал из него почти ученого, он обучал его. Целую неделю у него не было другой работы. Попугай знал почти все проповеди священника. Позднее он стал надоедливым, он даже не давал священнику отдохнуть. Когда бы священник ни отдыхал, попугай начинал свою проповедь, которую читал священник, — с таким трудом и терпением он учил его, не зная, что это приведет к неожиданным неприятным последствиям.

Он кричал на попугая: «Заткнись! Успокойся! В воскресенье я должен сам читать проповедь, а я вынужден слушать свои собственные слова; и семь дней ты терзаешь меня, днем и ночью. Как только ты видишь меня, то сразу же начинаешь читать мои проповеди. Я сыт по горло этими проповедями!»

А попугай хихикал. Он говорил: «А как насчет меня? А как насчет тех глупцов, которые приходят в церковь? Каждый сыт по горло. Когда мне скучно, я начинаю читать проповедь — что еще делать? А здесь я никого не вижу, никакого прихода; только ты — мой приход».

Священник много раз думал о том, что если этот попугай умрет — он был стар, — если он умрет, то будет хорошо. По случайному стечению обстоятельств попугай умер, и тогда священник понял, что