class="poem">

Пусть нанесет она визит моей невесте,

И мы здесь сообща порадуемся всласть,

Что одержали верх мой пыл и ваша страсть.

Жераст.

Приличья не велят мне ждать ее визита.

Селия.

Я, сударь, на ноги покуда не разбита, —

Оповещу ее и приведу сюда.

Жераст.

Спеши! Мгновения мне будут как года.

Флорам.

Все мы, влюбленные, от нетерпенья млеем.

Жераст.

Что ж, сделаем в саду два круга по аллеям;

Там, восхвалив судьбу и вашу и мою,

Тоскливый этот час я как-нибудь убью.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Амаранта одна.

Амаранта.

Итак, он ускользнул, мучитель мой холодный,

Сеть, мной сплетенную, шутя он разорвал.

Увы, я тешилась надеждою бесплодной, —

Пустые хлопоты, безрадостный финал.

Влюбленный на словах, бесчувствен был на деле,

От нежных встреч со мной иных искал он благ:

Я средством лишь была для достиженья цели,

Препятствием же стать я не могла никак.

Неудивительно, что Дафна победила:

Нет, не умом она взяла, не красотой,

Не знатностью, — за ней стоит другая сила:

За ней приданое, за ней телец златой.

Вы, одаренные природою девицы!

О власти ваших чар вы грезить не должны.

Когда бросают вас, то нечему дивиться:

Достоинства не в счет, раз нет тугой мошны.

Моей сопернице помог насмешник-случай:

Флорам бы ни за что успеха не достиг,

Когда б к его сестре такою страстью жгучей

Ополоумевший не воспылал старик.

Меня томит тоска, терзает безотрадность!

Законы естества не потеряли ль власть?

Цветущим юношей овладевает жадность,

А старца хилого одолевает страсть.

Феант, Флорам! Для них любовь пустое слово,

По видимости лишь была их страсть сильна.

Отвергнув одного и потеряв другого,

Осталась я ни с чем, осталась я одна.

О сердце, впредь не верь обманчивой надежде!

Мне — лишь выращивать, другим — сбирать плоды;

Печали и труды мне доставались прежде,

А что ждет в будущем? Печали и труды.

Старик! Ты сделал дочь разменною монетой,

Но знай — купив жену, ты проклянешь судьбу:

До гроба каяться ты будешь в сделке этой,

А небеса лишат покоя и в гробу.

Пусть, черной ревностью томимый все жесточе,

Ты жалок станешь мне, а в довершенье зла

Пусть юная жена мечтает дни и ночи —

Ах, поскорей бы смерть супруга прибрала!

РАЗБОР «КОМПАНЬОНКИ»

Я не стану отзываться слишком дурно об этой комедии, так как полагаю, что она построена с соблюдением должных правил, хотя и не безупречна. По слогу она слабее других. О любви Жераста к Флоризе в первом действии не упоминается, поэтому вступительная часть пьесы захватывает первое явление второго действия, где Жераст появляется в обществе своей поверенной, Селии, хотя ни тот, ни другая еще публике незнакомы. Тут не было бы греха, если бы он явился, как отец Дафны, пекущийся лишь об интересах дочери, но его собственные интересы слишком значительны — в них главный узел интриги и развязка. А потому я полагаю недостатком то, что он не появляется с первого действия. Еще куда бы ни шло, если бы Флорам (как Селидан во «Вдове»){9} пришел просить руки его дочери и по ходу беседы предложил ему руку своей сестры: в таком случае Жераст был бы введен в комедию Флорамом, то есть его представил бы зрителям актер, действующий с самого начала. Кларимон, появляющийся на сцене только в третьем действии, упоминается уже в первом, где Дафна говорит о его к ней любви и признается, что отнеслась бы к нему благосклонно, будь он похож на Флорама. А сам Кларимон присылает своего дядю Полемона, появляющегося в пятом действии; таким образом, эти два персонажа лишены того недостатка, который я отметил у Жераста. Встреча Дафны в третьем действии с незадачливым поклонником написана с опасной нарочитостью: реплика каждого состоит из одного стиха, что выходит за рамки правдоподобия, ибо в жизни такой размеренности разговора не бывает. Эту искусственность можно было бы оправдать ссылками на Еврипида и Сенеку: они прибегают к ней столь часто и в диалогах на столь общие темы, что порой может показаться, будто их герои выходят на сцену лишь затем, чтобы обмениваться разящими сентенциями. Но не следует им подражать, как бы это ни было красиво: тут слишком много румян и белил, чтобы пленить людей с острым зрением, и слишком мало старания скрыть искусственность приема, чего требует от нас Аристотель.{10}

Жераст ведет себя для влюбленного старика не так уж скверно: он объясняется в любви через посредство третьего лица, он понимает, что привлекателен лишь своими деньгами, и не торопится предстать перед предметом своей страсти из боязни вызвать отвращение. Можно усомниться, не отступает ли мой персонаж от характерности старика, скупого по натуре, — подобные ему, устраивая браки своих детей, думают прежде всего о деньгах, тогда как Жераст, невзирая на скромный достаток Флорама, спокойно отдает ему дочь, получая в обмен его сестру. Тут я пошел вслед за Квинтилианом, живописавшим старика, женившегося на молоденькой, и думаю, что имел право применить его прием к старику, только собирающемуся жениться. Квинтилиан выражает{11} мысль столь совершенно, что я не осмеливаюсь портить его фразу своим переводом:

Genus infirmissimae servitutis est senex maritus, et flagrantius uxorioe charitatis ardorem frigidis concipimus affeciibus.

Я, как мне кажется, достаточно обосновал суждение о моем старичке такими двумя строками:

Охотно отдал бы он не одну — трех дочек,

Лишь бы с Флоризой в брак вступить без проволочек.

Породить могло бы возражение и то, что и Феант и Амаранта оба строят планы, как воспрепятствовать союзу Флорама и Дафны, — стало быть, две интриги нарушают единство действия. На это я отвечу, что, во-первых, два их плана возникают одновременно и, развиваясь, до самого конца