И до чего же было интересно!.. Хелен вытянула ступни. Они с Джимом засиживались допоздна, когда дети уже ложились спать, и говорили, говорили. Обсуждали, что происходило в тот день в суде. Он интересовался ее мнением, она отвечала. Они были партнерами, они были в сговоре. Слыша предположения, что этот суд может стать испытанием для их брака, Джим и Хелен еле сдерживали смех. Им хотелось сохранить в секрете, что на самом деле все ровно наоборот. Она – его единственная. Сколько раз за тридцать лет он шептал ей об этом?

Хелен собрала вещи и пошла обратно в номер. Возле крокетной лужайки она увидела маленький водопад – струи воды, журча, сбегали с каменной горки. На лужайке играла пара. Женщина в длинной белой юбке и голубой блузе с негромким «тук» била молоточком, и мяч катился по зеленой траве. Хелен казалось, что тропические цветы и голубое небо шепчут всем, кто приехал сюда: «Будьте счастливы, счастливы, счастливы». И мысленно она отвечала им: «Спасибо, непременно».

Она услышала его еще прежде, чем вошла в номер.

– Ты чертов идиот, Боб! – Муж повторял это снова и снова. – Ты чертов идиот! Ни на что не годный чертов идиот!

Хелен вставила ключ в замок.

– Джим, прекрати.

Услышав Хелен, он обернулся с багровым лицом и резко махнул рукой сверху вниз – как будто был готов ударить ее, если бы она подошла ближе.

– Ты чертов идиот, Боб! Ни на что не годный гребаный идиот!

На голубой рубашке для гольфа темнели мокрые пятна, по лицу катился пот. Джим все орал и орал в телефон.

Хелен села по ту сторону стола с вазой лимонов. Во рту у нее пересохло. Она смотрела, как муж швыряет телефон на кровать и продолжает сыпать бранью. «Идиот! Вот ведь чертов идиот!» В памяти промелькнуло, как Боб рассказывал про своего соседа, всегда кричавшего жене одно и то же. «Ты мне на хер мозг выносишь», вроде бы так он кричал. Прежде чем его увели в наручниках. И вот она, Хелен, замужем за таким же человеком.

На нее снизошло странное спокойствие. Она думала: прямо передо мной стоит ваза с лимонами, и все же разум мой отказывается объять идею, что это ваза с лимонами. А разум отозвался на это: чего ты хочешь от меня, Хелен? Спокойствия. Я хочу сохранять спокойствие.

Джим колотил себя кулаком по ладони, нарезая круги по комнате. Хелен сидела без движения. Наконец он спросил:

– Желаешь знать, что случилось?

– Я желаю, чтобы ты больше никогда так не кричал, – ответила Хелен. – Вот что я желаю. Потому что в противном случае я выйду отсюда и улечу назад в Нью-Йорк.

Он сел на кровать и утер лицо рубашкой. Сухим тоном доложил, что Боб чуть не переехал сомалийку. Что из-за Боба на газетной передовице оказалась фотография улыбающегося Зака. Что Боб до сих пор даже не поговорил с Заком. Что Боб отказывается садиться за руль, что он намерен лететь в Нью-Йорк, а их машину оставить в Мэне, и что на вопрос Джима о том, как он собирается ее возвращать, Боб ответил: «Не знаю, я ее не поведу, я вообще больше никогда не сяду за руль, я лечу домой сегодня вечером, а твоему Чарли Тиббетсу придется делать свою работу без меня».

– Так что, – ровным голосом закончил Джим, – он просто чертов идиот.

– Он человек, получивший сильную психологическую травму в четырехлетнем возрасте. Я очень удивлена и очень неприятно поражена тем, что ты не понимаешь его нежелания садиться сейчас за руль. Хотя с его стороны и правда большая глупость ухитриться сбить женщину с Сомали.

– Из Сомали.

– Что?

– Из Сомали. Не «с Сомали».

Хелен вскинулась.

– Ты считаешь уместным сейчас меня поправлять?

– Милая… – Боб на секунду прикрыл глаза, и выглядело это очень снисходительно. – Боб испортил все что мог, и раз уж нам придется поехать туда, чтобы навести порядок, тебе стоит знать, как говорить правильно.

– Я туда не поеду.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

Хелен вдруг испытала сильнейшую зависть к паре, играющей в крокет, к женщине в длинной белой юбке, развевающейся на ветру. А ведь совсем недавно в этой комнате она ждала Джима, ждала его взгляда…

Джим на нее не смотрел. Он смотрел в окно, солнечные лучи падали на его профиль и выхватывали голубизну глаз. И вдруг его жесткое лицо обмякло.

– Ты знаешь, что он сказал мне, когда я добился оправдания Уолли? – Джим на секунду повернулся к Хелен и снова стал смотреть в окно. – Он сказал: «Джим, это было блестяще. Блестящая защита. Но ты забрал у этого человека его судьбу».

Солнце беззастенчиво жарило в окна. Хелен посмотрела на вазу с лимонами, на журналы, которые горничная веером разложила на столе. Посмотрела на мужа, который сидел на краю кровати, опираясь локтями на колени, на его мокрую от пота мятую рубашку. Она протянула к нему руку, собираясь сказать: «Ах, милый, давай попробуем ни о чем не думать, попробуем отдохнуть, пока мы здесь». Но тут он обернулся к ней, и все в нем было так сильно искажено, что Хелен подумала: встреть она этого человека на улице, она не узнала бы в нем своего Джима.

– Вот что он сказал мне, Хелен.

Джим встал и посмотрел на нее умоляюще. Он скрестил руки на груди, касаясь ладонями противоположных плеч. Их старинный тайный знак. Но Хелен то ли не смогла, то ли не захотела – она и сама не знала ответа на этот вопрос, – словом, она проигнорировала просьбу подойти и обнять его.

Это была истинная правда. Он бестолочь. Боб сидел без движения на диване у Сьюзан. «Ты всегда был бестолочью!» – проорала ему Сьюзан, прежде чем уехать. Пришла несчастная собака, ткнулась длинной мордой под колено.

– Ничего, ничего, – тихо сказал ей Боб, и собака улеглась у его ног.

Боб посмотрел на часы. Не было и полудня. Он осторожно вышел на заднее крыльцо, сел на ступеньку и закурил. Ноги все еще дрожали. Порыв ветра сорвал с клена желтые листья, принес под крыльцо. Боб затушил об них сигарету, зажег другую, трясущейся ногой сгреб листья в кучку. Перед домом притормозила машина и свернула на подъездную дорожку.

Машина была маленькая, потертая, с низкой посадкой. За рулем сидела женщина, явно высокая. Когда она вылезала, ей пришлось как следует пригнуться. На вид ровесница Боба. Очки у нее висели на кончике носа, мелированные русые волосы, кое-как собранные на затылке, скреплял зажим. Она была одета в очень большое пальто из чего-то вроде черно-белого твида, и в ней чувствовалось что-то знакомое – что-то такое, что Боб иногда чувствовал в людях из Мэна.

– Здрасте! – сказала женщина и пошла к Бобу, поправляя на носу очки. – Я Маргарет Эставер. Вы дядя Зака? Нет-нет, не вставайте. – И, к удивлению Боба, она села рядом с ним на ступеньку.

Он затушил сигарету, протянул руку, и женщина пожала ее, хотя обмениваться рукопожатием, сидя рядышком на крыльце, было довольно неудобно.