— Ну и глазаст ты, мужик! Ветелинар, одно слово! В самую душу мою заглянул, самую больную мою тоску словом выразил! Уууу-ух!

И замотал головой, лапой землю боронит, хвостом озерцо мутит. Видать, действительно зацепил Горшеня змея за самую нарывную занозу. Чуть успокоившись, Тигран Горыныч снова к Горшене обращается:

— Ну а что же мне делать-то, ветелинар?

Горшеня загривок почесал, губой шваркнул.

— Тут, — говорит, — рецепта простая. Найди себе невесту — да ступай под венец. Или как там это у вас, лесных жителей, делается?

— Э-э-э! — осклабил пасть Тигран Горыныч. — Сказала кума, что корь — не чума! Да я бы давно, мужик, подругой-то обзавёлся б, давно бы уже от одиночества огнём не пыхтел, да только кто ж мне в жёны-то сгодится! Где ж я такую пару найду, чтобы и по размеру подошла и по характеру? Нет на белом свете таких рептилиев, избылись все, я последний мужской экземпляр остался — бобыль бобылём! А стало быть, нет мне в жизни счастья, и удел мой — одинокая лесная старость!

— Погоди о старости говорить, твоё лесничество, — щурится Горшеня. — Ты змей в самом расцветном соку — орёл, а не змей! Да что там орёл — буревестник! Чтоб такому горячему молодцу да невесту не сыскать!

Тигран Горыныч глянул на Горшеню строго — чуть не задавил взглядом.

— Ты со мной не шути, ветелинар. Я ведь и слизнуть могу, не дожидаясь завтрака!

— Не шучу я, твоё лесничество, — продолжает Горшеня. — Откровенно тебе говорю как ветелинар со стажем: давно бы ты уж в мужьях числился, коли б ты одну необходимую для этого церемонию проделал. Одну, так сказать, мероприятность.

— Чего ты тянешь-то, ветелинар! — воет Тигран Горыныч. — Говори, рыбья лопасть, не мытарь внутренности!

Горшеня поясок пальцами помял, сплюнул лишнее и говорит степенно, по-докторски:

— Тебе, твоё лесничество, помыться надо. Слишком уж увесисто от тебя пахнет. Смердишь ты, попросту говоря, твоё лесничество. С таким запахом — не невест опекать, а врага допекать, право слово.

Тигран Горыныч от смущения отполз чуток, в сторону дышит. Потом брови нахмурил, зрачки на Горшениной физиономии свёл: фокусирует свою лютую строгость, так и жжёт взглядами, так и мечет. А с Горшени — как с гуся вода, он всё свою научную линию гнёт и змея сквозь сложенные кольцом пальцы, как в лупу, рассматривает.

— Опять же блохи у тебя — что те свинки морские, такой в них объём и упитанность. Откормил паразитов — хоть сейчас на пастбища.

— А ты и от блох рецепты знаешь? — всё более пристрастно вопрошает Тигран Горыныч.

— А как же не знать! И от блох, и от вшей. Мы с ними старые приятели, на фронтах вместе держались.

Сказал — и в прежнюю независимую позу. На соснячок глядит, сорок считает. Тигран Горыныч забеспокоился, хребтом заводил, жабры раздувает, что кузнечные меха, — есть, похоже, у него в Горшене великая необходимость.

— Послушай, ветелинар, — начинает он как бы издалека, — у нас до завтрака ещё уйма времени остаётся. Может, нам того… баньку организовать? Угодил бы мне, царю, побанил бы по-научному, а я б тебе назавтра поблажку — жевать бы не сильно стал, вползуба.

— Выгодное дело, — примеряет Горшеня. — Да мы за выгодой не гонимся, не стяжалы чай. Я тебя, твоё лесничество, и без поблажек обработаю по полной банной программе, если есть на то твоя воля.

Иван Горшеню железным локтём в бок тычет — ты чего, мол, делаешь? А Горшеня только тот бок почёсывает, Ивану подмаргивает да дальше со змеем переговоры ведёт. Точнее, Горшеня-то гордо помалкивает, а змей сам к нему ластится: лапой в сторонку отодвинул, на совсем интимный тон перешёл.

— Есть, есть на то моя воля, ветелинар! — говорит. — Я страсть как по чистоте соскучился, ужас как помыться хочу! Организуй ты мне баньку — пусть хоть не царскую, но чтобы честь по чести. Мои хлопцы — народ дикий, малоразвитый, только и сумели, что царство обстроить, а что до бань и всяких там санаториев — тут у нас лапы коротки. Моемся по-старинке: кто в песочке, кто в ручейке, кто вообще языком скоблится. А мне, понимаешь, в песочке-то — зазорно, всё ж таки царь должен чин блюсти! Вот и запустил я себя, довёл до полной безобразности. Ну? Дык как тебе моё предложение, ветелинар? Я слово своё насчёт ползуба держу, жевать несильно обещаю.

Горшеня подбородок чешет, ухом ведёт.

— А Ивану, товарищу моему, поблажку дашь?

Схмурился змей.

— Нет, — говорит. — Иван — мой противник принципиального значения, у меня с ним счёты.

— Ай-ай-яй, твоё лесничество! — качает головой Горшеня. — Счёты у тебя — с папашей, а сын-то при чём? У нас, у людей, сын за отца не отвечает.

— Не отвечает? — удивился змей.

— Не-а.

— Эх, ладно! Давай, ветелинар, лапу — считай, договорились.

Щелкнул змей по Горшениной ладошке своим хвостом-хлыстом — согласился, стало быть, обоих приятелей завтра вползуба жевать, щадяще.

Откашлялся Горшеня в кулак, осмотрел окрестности мастеровитым взглядом.

— Так-так, — говорит. — Это что такое у вас? Озерцо? А в нём, стало быть, водица? Ну что ж, сгодится. А это у вас что тут понавалено? Никак это камни — булыги да валуны? Они-то нам и нужны.

Засучил Горшеня рукава по самые плечи, плюнул на ладошки и принялся среди звериных жителей руководить да начальствовать — как их лесничества полномочный банный представитель. Бобрам да выдрам велел дров и хвороста насобирать, лисам да барсукам — костры развести, кабанам — камни подтаскивать да в костры валить, чтобы нагревались донельзя. Когда камни раскалились докрасна, отдал Горшеня лосям приказание копытами эти камни в озерцо спихивать. Нагрелось озерцо от раскалённых камней, забулькало, забурлило, ключами сизыми вспенилось, крупным пузырём пошло.

А Горшеня дальше зверью задачи ставит: зайцам да белкам задаёт лыка надрать да в мочало измочалить, четырём медведям — самым крупным — велит сухих берёз накорчевать, сложить их в пучок по три-четыре ствола, чтобы теми вениками царские бока змею охаживать, когда он в воду войдёт.

— Есть у меня дегтярного мыла два куска, — говорит Горшеня и мешок свой развязывает. — Маловато, конечно, да кто ж знал! Ну да это ничего, мы мыло-то на тёрке натрём да в воду накрошим. На турецкой, помню, я однажды цельный батальон такими же двумя кусками вычистил, а ты, твоё лесничество, почитай чуть меньше того батальону будешь, — и тише, в ухо Тиграну Горынычу, добавляет: — Правда, по запаху ты на весь дивизион тянешь. Да ничего, справимся…

Снял с себя рубаху, настругал о сосновую шишку мыла дегтярного в подол, созвал сорок, чтобы взяли рубаху, да всю ту труху в озеро сверху вбросили. Сороки всё в точности исполнили, рубаху обратно хозяину принесли. Зашлось озеро мыльной пеной — одно загляденье!

А тем временем уже смеркаться стало.