— А в субботу? — не отстает Иона.

— В субботу он тоже может ко мне притти.

— А что будет в воскресенье? — снова спрашивает Иона, — а в понедельник, во вторник, во все остальные дни недели? А там опять суббота, новая неделя пойдет.

— Чего ты пристал ко мне! Что, я тут один?

— Упаси боже! Я обращаюсь ко всем прихожанам. Будь у всех такое доброе сердце, как у вас, сиротке уже не к чему было бы стоять на столе.

Прихожане молчат.

— Молиться! — снова подымается крик.

— Пошлите за его женой, он сейчас же сбежит! — слышится чей-то голос в общем гуле.

Иону точно громом сразило. В одну минуту высокий, огромный Иона сник, растерялся. Брошенные кем-то в шутку cлова угодили в него, как маленький камешек Давида в великана Голиафа — прямо в висок!

— Молиться, молиться! — кричат уже громче. Иона молчит. Он уже не подымает руки с подсвечником. Куда девалась вся его дерзость?..

Неожиданная помощь

И кто знает, что сталось бы с сиротой, если б не помощь, неожиданно пришедшая со стороны.

На амвон, около ковчега, вскочил чернявый молодой человек в маленькой шапчонке на самой макушке; пейсы разлетелись у него в разные стороны, из-под расстегнутого халата вырвались нити арбаканфеса; горящие глаза его под широким лбом беспокойно бегают.

— Глядите, глядите! — поднялся шум. — Хаим-Шмуэл!

В одно мгновенье все взоры устремились к ковчегу.

Даже реб Шмерл, спокойно сидевший до сих пор над своим талмудом, забеспокоился чего-то, поднял брови.

— Кто? кто? — спросил он сладеньким, но испуганным голосом.

— Хаим-Шмуэл, Хаим-Шмуэл! — повторили кругом.

— Господа! — кричал тем временем молодой человек с амвона, — помните, что я вам говорю! Господь-бог, как сказано в священных книгах, отец всех сирот! Вы не имеете права оставить сироту на произвол судьбы — не то вы сами, не дай господи, оставите сирот…

— Вон, наглец, сойди с амвона!..

— Не кричите, господа, я хочу правдивое слово сказать, доброе слово…

Доброе слово народ готов слушать.

— Тише, господа… Вы ведь евреи, люди милосердые, сердца у вас еврейские, почему же вы молчите? У вас, говорите вы, карман дырявый?..

Поднялся хохот.

— Не смейтесь, я серьезно говорю. Денег у вас нет, община бедная! У вас нет, у реб Шмерла нет… Ну, что ж… тогда я вам деньги дам…

При этих словах реб Шмерл еще больше забеспокоился. Он закрыл фолиант, поднялся с места и поглядел на амвон.

— Иона! — обратился молодой человек с амвона к стоявшему у стола Ионе, — у тебя есть, кому передать сиротку?

— Конечно! — ответил Иона, который успел уже прийти в себя.

— Сколько это должно стоить?

— Рубль в неделю!

— Очень хорошо! Господа, я даю деньги! Я плачу рубль в неделю за сиротку.

— Ты? ты? — закричали со всех сторон. Всем известно, что у молодого человека нет и ломаного гроша за душой.

— Не свои деньги, господа! Слушайте, я даю не свои деньги, я даю деньги моего шурина Айзика!

— А-а! — зашумели вокруг. Прихожане уже поняли, о чем речь. Шурин его, Айзик, имеет грамоту на право быть резником.

Теперь уже реб Шмерл побледнел. Глаза у него загорелись, он стал пододвигаться поближе к амвону. Но пока он проталкивался, молодой человек успел прокричать:

— Мой шурин дает обязательство… Он будет платить рубль в неделю… до самой бар-мицво… даже до свадьбы…

Заметив, что реб Шмерл уже совсем близко, что он стоит уже на первой ступеньке амвона, он выпалил остальное одним духом:

— Только за право резать птицу! Только за право резать птицу! Кричите, люди добрые: да!

Народу понравилась эта выходка, и все восторженно закричали:

— Да! да! Согласны! Согласны! Все согласны!

Реб Шмерл уже вплотную подошел к молодому человеку. Он уже схватил его за лацкан с тем, чтобы стащить с амвона. Но от этих криков "Да! да! согласны!" он совершенно растерялся.

— Режь, Айзик! — закричал напоследок молодой человек и соскочил с амвона влево, чтобы не столкнуться с реб Шмерлом.

Возвратившись на свое место, реб Шмерл стал говорить даяну:

— Реб Клонимус! Реб Клонимус! Как это вы допускаете…

Но тот же самый молодой человек уже стал у аналоя и возгласил начало вечерней молитвы:

— И он милосердый…

Присутствующие, раскачиваясь, весело вторили ему, и голос реб Шмерла потонул в общем гуле молитвы.

Реб Клонимус все еще не отнял рук от лица.

Посыльный

1915

Перевод с еврейского Л. Броунштейн

Он идет, и ветер треплет полы его кафтана и белую бороду.

Ежеминутно хватается он рукой за левый бок, каждый раз чувствует там острую, колющую боль. Но он не хочет себе сознаться в этом, он хочет уговорить себя, что только ощупывает боковой карман.

"Только бы не потерять деньги и контракт!" — лишь этого он якобы боится.

"А если далее и колет, так что из того… пустяки!

У меня еще, слава богу, хватит сил для такой дороги. Другой в мои годы не прошел бы и версты, я же, слава богу, не нуждаюсь в людской помощи, сам зарабатываю себе кусок хлеба.

Хвала всевышнему, люди мне деньги доверяют.

Если бы принадлежало мне все то, что доверяют мне другие, — продолжает он свои размышления, — я не был бы посыльным в семьдесят лет. Но если так угодно господу-богу, что ж, хорошо и это!"

Снег начинает падать крупными хлопьями. Старик поминутно вытирает лицо.

"Мне осталось пройти, — думает он, — полмили. Тоже конец! Пустяки! Гораздо меньше, чем я уже прошел".

Он оборачивается. Не видно уже ни городской башни, ни костела, ни казармы. "Ну, Шмерл, двигай!"

И Шмерл "двигает" по мокрому снегу. Его старые ноги вязнут в снегу, но он продолжает идти.

"Слава богу, ветер не сильный".

На его языке сильным ветром, должно быть, называется буря. Ветер был довольно сильный и бил прямо в лицо так, Что поминутно захватывало дыхание. Слезы выступали на его старых глазах и кололи точно иглами. Но ведь глазами он всегда страдает.

"На первые же деньги, — думает он, — надо будет купить дорожные очки, большие круглые очки, которые совсем закрывали бы глаза.

Если бы бог захотел, я добился бы этого. Иметь бы только каждый день хоть одно поручение, да подальше! Ходить я, благодарение богу, еще в силах, мог бы сберечь и на очки".

Собственно говоря, ему нужна и какая-нибудь шубенка, может быть, тогда не кололо бы так в груди, но пока ведь у него есть теплый кафтан.

Если бы только кафтан не разлезался по швам, это было бы совсем хорошо. Он самодовольно улыбается. Это не из нынешних кафтанов,