Патриций посмотрел на нее, не понимая.

— Тебе понятно, что это означает? — с сомнением спросил он.

— Аттика нашли среди рыб, — прошептала матрона еле слышно.

— Рыбы, птицы, насекомые… все это очень туманно, Паулина. И потом, твой пасынок ведь утонул. Не понимаю: ты же разумная женщина, уж конечно, не суеверная. И я не думаю, что ты станешь опасаться какого-то пророчества. Или ты боишься чего-то другого?

— Чего мне бояться? — возразила женщина, избегая взгляда сенатора. Твердый голос все же не смог скрыть ее тревоги.

— Человека находят мертвым среди мурен. Никто не слышал, чтобы он звал на помощь; неизвестно, как и почему он там оказался. Вдобавок на нем были сандалии со специальной насечкой на подошве, чтобы не скользили, нет никаких следов того, что он хватался за край садка… Тебе не кажется, что всего этого достаточно, чтобы задуматься?

Паулина задумчиво помолчала.

— Твои слова не удивляют меня, Аврелий. Я стара, но еще не совсем глупа. И все же это немыслимо. — Она покачала головой.

— Почему? Может, Аттик кому-то сильно досадил…

— Нет, не думаю. Слишком безликий, чтобы кому-то мешать, — исключила матрона.

— Кому выгодна его смерть в таком случае?

— Вот в том-то все и дело, что никому от нее нет никакой пользы! Секунд получает наследство, но если бы ты знал его так же хорошо, как я, то понимал бы, что наследство отца мало интересует его, напротив, только создает сложности. Он мягкий, рассеянный, любит одиночество. У него нет никакого желания вести хозяйство и заниматься повседневными делами. И пока Аттик управлял имением, Секунд мог спокойно отдаваться своим пристрастиям, теперь же он вынужден взять на себя такую ответственность, а этого ему как раз совсем не хочется.

— А вдова в таком случае…

Паулина молча обдумывала вопрос.

— Елена мне нисколько не нравится, но я не могу допустить, чтобы это помешало мне трезво смотреть на вещи. Ей тоже Аттик был удобнее живой, во всяком случае, до тех пор, пока она не родила бы ему сына. И для нас было бы куда лучше, будь он жив, — и Плаутилле, и Фабрицию, и мне самой. Позвав тебя сюда, я надеялась, что ты развеешь мои сомнения, а ты только усиливаешь их! — сердито воскликнула она, но тут же смягчила тон: — Помоги, Аврелий, я одна. Гней беспомощен, хотя и кажется таким уверенным, и мне больше не на кого положиться. Я очень уважаю тебя, ты это знаешь, к тому же я хорошо знала твою мать.

— Возможно, лучше меня, — ответил Аврелий, нисколько не задетый упоминанием о его рассеянной родительнице. — Мне нечасто доводилось с ней видеться.

— Ты во многом похож на нее. Она была решительной женщиной и умела вызвать к себе неприязнь, когда хотела! — улыбнулась Паулина.

— Предполагаю, что ей часто этого хотелось, — отрезал сенатор, которому разговор о матери был явно не по душе.

Матрона покачала головой:

— Не будь таким строгим, Аврелий. Хоть ты и богат, жизнь у тебя нелегкая, но, думаешь, у меня лучше? Мой муж Марк Фабриций скончался через год после нашего развода. Я вышла за него замуж, когда мне исполнилось четырнадцать лет, а ему едва минуло семнадцать; мы знали друг друга с детства. Я родила ему четырех сыновей, из которых выжил только Луций. Мы жили вместе в военных лагерях, среди варваров, в пустынных краях на севере. Мы поклялись, что никогда не расстанемся, но Гней Плавций разлучил меня с ним при помощи Тиберия. Если бы он не сделал этого, я была бы рядом с Марком Фабрицием, когда он умирал в Германии. Я преданно служила Плавцию и все же до сих пор сожалею, что не была в том лесу вместе с Марком, когда варвары напали на его лагерь и убили моего первого мужа.

— А теперь?

— Вот уже двадцать лет я — жена Гнея. И в трудную, и в счастливую минуту мы, как добрые супруги, вместе. Поэтому мой долг защищать его.

— От кого? — шепотом спросил Аврелий.

Матрона наклонила голову и промолчала.

На пороге патриций остановился и, обернувшись, спросил:

— Какой была на самом деле моя мать?

— Хочешь услышать правду или сладкую ложь?

Аврелий молчал.

— Она была ужасной эгоисткой. Не жалей о ней, — быстро произнесла матрона, закрывая дверь.

Ноябрьские календы

— Изумительно! — искренно восхитился Аврелий, любуясь птицами в вольере. Секунд в душе ликовал, хотя на лице отражалось лишь печальное удовлетворение, в то время как патриций пытался — довольно безуспешно — представить его себе безжалостным братоубийцей.

— И это не все, Стаций, — заметил Секунд с плохо скрываемой гордостью. — В саду множество дятлов и хищных ночных птиц, которых я сам туда поместил, чтобы жили на свободе. По ночам слышны крики филинов, неясытей, по утрам — жаворонков, египетских ласточек… — подробно перечислял страстный любитель птиц.

«Я затронул верную струну», — порадовался Аврелий про себя.

— Ты ведь не суеверен? — спросил он Секунда, который с особой любовью оглядывал двух сов.

Римляне считали их вестниками беды и верили, будто их мрачный крик предвещает неминуемую беду.

— Нет, нисколько! Животные не бывают злыми. Они убивают, только когда голодны, это закон природы. Люди, напротив, убивают себе подобных по причинам куда менее важным. Спорю, например, что за один только день войны Фабриций убивал больше, чем моя пустельга за всю свою жизнь! — убежденно заявил он, и на лице его невольно возникло такое же грозное выражение, как у его сокола.

Оттого что он живет среди этих птиц, подумал Аврелий, у него даже черты лица изменились, и теперь он выглядит именно так, как в народе представляют человека, наводящего сглаз. Неудивительно, что печальный и нелюдимый отпрыск Гнея Плавция снискал такую мрачную славу.

— Пойдем! — предложил Секунд и открыл дверь в большой вольер. — Здесь у меня редкостные птицы, которые нуждаются в особом уходе… Ах, осторожно, тут сломанная ступенька, можешь упасть! — предупредил он в тот самый момент, когда сенатор потерял равновесие и, оступившись, упал прямо в птичий корм.

Похоже, Кастор прав, говоря, что этот Секунд способен на все, подумал Аврелий, поднявшись и окончательно распростившись со своей парадной туникой, выпачканной в перьях и помете. Но все же, как убежденный последователь Эпикура, патриций сердито отбросил эту нелепую мысль, однако из осторожности решил несколько замедлить шаги.

— Не ударился? — обеспокоился Секунд.

— Нет, ничего страшного, — заверил сенатор, держась на должном расстоянии.

Только он поднялся, какая-то странная птица, серая в белых пятнах, опустилась ему на плечо.

— Остооо… остороооож… — произнесло пернатое создание.

— Какая забавная! — заметил Аврелий, указывая на загнутый клюв птицы, которая изящно склонила голову набок и с любопытством разглядывала вновь пришедшего.