— О боги Олимпа! — захохотал Олис. — Дар солнца! Какое высокопарное имя выбрала для себя эта черномазая шлюха, больше похожая на обугленную ветку! Пошла вон!

Даже не оглянувшись на Подарга, девушка бросилась в сад и, перемахнув через ограду, исчезла.

— Клянусь, я сумею отомстить! — пробормотал Олис, а потом крикнул: — Подать мне большой кувшин!

Тут же появился раб с глиняным кувшином в руках.

Олис швырнул посудину на пол, и она рассыпалась на десяток черепков.

Хозяин пересчитал их, потом пересчитал гостей и острием ножа принялся выцарапывать на черепках имена.

— Жребий, жребий! — возбужденно восклицали гости.

Однако мужчин оказалось больше, и тогда Олис начертал на некоторых жребиях по два имени.

Затем перемешал черепки на столе и приказал рабу, отвернувшись, взять один из них.

Раб с поклоном подал первый жребий хозяину, и Олис прочел:

— Порфирий! Ксенон!

— Ага! — радостно закричал толстяк. — Я же говорил, что с меня нужно было начинать!

— А почему это с тебя? — заносчиво спросил худощавый крючконосый Ксенон. — На черепке значатся оба наши имени!

— Неужели мы не договоримся, приятель? — ухмыльнулся Порфирий. — Подходи к нему спереди, а я приступлю сзади. Потом поменяемся, идет?

— Идет! — возбужденно согласился Ксенон.

— Эй вы, хватит болтать, начинайте! — нетерпеливо кричали другие гости.

Порфирий так напористо взялся за дело, что Подарг взвыл.

Ксенон поднял за подбородок голову юнца и пригрозил:

— Только попробуй пустить в ход зубы! Я тебе вышибу их по одному, понял?

— Понял, — прохрипел Подарг и покорно открыл рот.

Лаис проснулась от крика Гелиодоры:

— Помогите! Держите ее! Она хотела меня убить!

В доматио было темно, однако в общем коридоре с той ночи, когда Маура пробралась в подземное хранилище, горели факелы.

В их свете метались две тени. Одна пыталась вырваться, другая держала ее.

Лаис разглядела коротко стриженную голову и поняла: это та злоумышленница, которая напала на Гелиодору!

Сорвалась с постели, вцепилась в неизвестную, но та вдруг закричала:

— Отпусти, Лаис! Это я!

Голос Гелиодоры!

Лаис от изумления разжала руки, и Гелиодора в отчаянном прыжке успела снова схватить неизвестную, которая пыталась убежать.

Лаис кинулась по помощь. Вдвоем они повалили пойманную на пол. Лаис на ощупь нашла свой хитон и опутала ее.

— Сядь на нее и прижми крепче к полу, — задыхаясь, велела Лаис. — А я принесу огня.

Она выскочила в коридор и уже выхватила факел из светца, как вдруг раздался новый вопль:

— Мои волосы! Кто это сделал?!

Лаис чуть не выронила факел, узнав голос Мауры. Да что происходит?!

Она вернулась в свой доматио и осветила залитое слезами лицо Гелиодоры. И Лаис опять чуть не выронила факел, разглядев, что чудесные золотистые волосы подруги откромсаны на уровне затылка. Ну да, казалось, кто-то сжал в одной руке волосы в жгут — и резанул острым ножом. А вот и этот нож — валяется в углу.

В это мгновение послышался топот босых ног, и в доматио ворвалась Маура, держа в высоко поднятой руке еще один факел.

Лаис взглянула на нее — да так и ахнула: волосы Мауры тоже были отрезаны!

— Это ты сделала! Ты? И твоя мерзкая подружка?! — визжала Маура сквозь слезы. — Так мне нагадить перед самым выпускным испытанием?! Да вас надо как следует высечь! Я сейчас пойду к верховной жрице и…

В это мгновение она увидела откромсанные волосы Гелиодоры и умолкла.

— Что здесь творится? — послышался недовольный голос, и в доматио появилась Никарета в длинном, ночном, едва подпоясанном хитоне. Волосы ее были кое-как убраны в плексиду[31].

Позади вроде бы неспешными, однако вместе с тем стремительными шажками следовала Кирилла. Ночное одеяние влеклось за нею, как если бы она была летучей мышью, которая вздумала прогуляться пешком и тащила за собой по мраморному полу свои слишком длинные крылья.

И у Никареты, и у Кириллы в руках были факелы, так что в доматио стало совсем светло.

Верховная жрица так и ахнула, переводя взгляд с одной остриженной, плачущей девушки на другую, а Кирилла одним движением своей сухонькой ручки заставила Гелиодору посторониться и наклонила факел над девушкой, лежавшей ничком.

— Взгляни на меня, прошлых дней и минувших грехов несчастная жертва, — донесся до Лаис голос старой колдуньи. — Наказанья, увы, не избегнешь, бедняжка… Не скоро увидишь ты снова того, о ком сердце тоскует! Но все-таки выживешь ты и к родимым вернешься.

Голос Кириллы был тих и невнятен, и вряд ли его кто-то расслышал, кроме Лаис — и пойманной девушки.

Та, наконец, подняла голову, и Лаис узнала Элиссу, которая с ужасом таращилась на старую колдунью — и вдруг разрыдалась в голос.

Потом неловко поднялась на колени, утирая глаза… пучком золотистых волос Гелиодоры.

На полу чуть поодаль валялись жесткие черные пряди, срезанные с головы Мауры.

Лаис не верила своим глазам. Она решила было, что это Маура заставила Элиссу остричь Гелиодору, а оказалось, что Маура и сама острижена!

В это время из прочих доматио повысыпали девушки; поднялся крик. Никарета приказала всем разойтись, пригрозив не допустить к завтрашним испытаниям.

Те неохотно вернулись в свои спальни.

— Зачем ты это сделала? — сурово спросила Никарета, не сводя глаз с Элиссы. — Или отправить тебя в темницу кошмаров, чтобы развязался твой язык?

Та лишь отчаянно мотала головой, похоже, вне себя от страха.

Еще бы!

Темница кошмаров… Самое страшное наказание! Там еще никто из девушек не бывал, но сами эти слова звучали так ужасно, что отнимали разум.

Кирилла снова заговорила едва слышно:

— Тяжелее всего пострадает другая, и много, ох, много слез горьких прольется и бедствий свершится, пока справедливость свой глас не возвысит в защиту гонимой, покуда она не вернется оправданной и не накажет злодеев как подобает!

Пробурчав это, Кирилла покачала головой и понуро побрела прочь.

Лаис только глазами хлопала.

Старая колдунья верна себе! Изрекает непонятные пророчества — и более не вмешивается в развитие событий!