Когда-то точно так же она оценивала Ленина. Помню, еще в университете я взял у нее какую-то ленинскую брошюру (кажется, Государство и революция), так там слово гениально было написано на полях чуть ли не против каждой строчки.

Все-таки мешать Горбачева с Бурбоном не стоит. Голова трещала ужасно, и у меня даже появились мысли, что с пьянством пора кончать. И я даже дал себе слово, что кончу. Только бы вот опохмелиться, а потом решительно завязать.

Барабан все стучал, и дудка дудела, не давая сосредоточиться.

Я встал на табуретку и дотянулся до окна. Глянул наружу и не поверил своим глазам. На площади перед домом, как раз под полосатым столбом с табличкой СССР, стоял советский солдат в полной форме с автоматом через плечо. Я в отчаянии потряс головой. Что это такое? Советские войска вторглись в Канаду или мне уже черти мерещатся?

Скосив глаза, я увидел негра Тома с саксофоном и Степаниду с барабаном, даже большим, чем ее задница. Как я и предположил, они не играли, а только настраивались.

Потом появились две русские красавицы в цветастых сарафанах и платочках. Одна из них держала на руках каравай хлеба, а другая тарелку с солонкой.

Потом… Я не понял точно, как это получилось. Сначала, кажется, раздался удар колокола, потом Том затрубил что-то бравурное, а Степанида ударила в барабан. И в то же самое время на аллее, идущей от дальних построек, появился чудный всадник в белых одеждах и на белом коне.

Пел саксофон, стучал барабан, пес у крыльца рвался с цепи и лаял. Конь стремился вперед, грыз удила и мотал головой, всадник его сдерживал и приближался медленно, но неумолимо, как рок.

Как я уже сказал, он был весь в белом. Белая накидка, белый камзол, белые штаны, белые сапоги, белая борода, а на боку длинный меч в белых ножнах.

Я открыл окно настежь и высунул голову, чтобы лучше видеть и слышать. Пристально вглядевшись, я узнал во всаднике Сим Симыча. Лицо его было одухотворенным и строгим.

Симыч приблизился к часовому. Саксофон и барабан смолкли. Симыч вдруг как-то перегнулся, сделал движение рукой, и в солнечных лучах сверкнул длинный и узкий Меч. Похоже было, что он собирается снести несчастному солдату голову.

Я зажмурился. Открыв глаза снова, я увидел, что солдат стоит с поднятыми руками, автомат его лежит на земле, но Симыч все еще держит меч над его головою.

— Отвечай, — услышал я звонкий голос, — зачем служил заглотной власти? Отвечай, против кого держал оружие?

— Прости, батюшка, — отвечал солдат голосом Зильберовича. — Не по своему желанию служил, а был приневолен к тому сатанинскими заглотчиками.

— Клянешься ли впредь служить только мне и стойчиво сражаться спроть заглотных коммунистов и прихлебных плюралистов?

— Так точно, батюшка, обещаю служить тебе супротив всех твоих врагов, беречь границы российские от всех ненавистников народа нашего.

— Целуй меч! — приказал батюшка.

Опустившись на колена, Зильберович приложил меч к губам, а Симыч пересек воображаемую линию границы, после чего две красные девицы (теперь у меня уже не было сомнений, что их изображали Жанета и Клеопатра Казимировна) поднесли ему хлеб да соль.

Симыч принял хлеб-соль, протянул девицам руку для поцелуя и, пришпорив коня, быстро удалился по одной из боковых аллей.

На этом церемония, видимо, закончилась. Все участники разошлись.

Пока я натягивал штаны, Зильберович, как был, в форме и с автоматом, заглянул ко мне в келью.

— Все спишь, старик! — сказал он с упреком. — И даже репетиции нашей не видел.

— Видел, — сказал я. — Все видел. Только не понял, что все это значит.

— Чего ж тут не понимать? — сказал Зильберович. — Тут и понимать нечего. Симыч тренируется.

— Неужто надеется вернуться на белом коне? — спросил я насмешливо.

— Надеется, старик. Конечно, надеется.

— Но это же смешно даже думать.

— Видишь ли, старик, — выбирая слова, сказал Зильберович. — Когда-то ты встретил Симыча в подвале, нищего и голодного, с сундуком, набитым никому не нужными глыбами. Тогда тебе его планы тоже казались смешными. А теперь ты видишь, что прав был он, а не ты. Так почему бы тебе не предположить, что он и сейчас видит дальше тебя? Гении всегда видят то, что нам, простым смертным, видеть не дано. Нам остается только доверяться им или не доверяться.

Признаюсь, его слова меня почти не задели. Его прежнее высокое мнение обо мне давно уже развеялось в прах. Он Симыча ставил под облака, а меня на один уровень с собой или даже ниже. Потому что он все же состоял при гении, а я болтался сам по себе. Но я, понимая, что Лео человек пустой, не обиделся. Я глянул на часы и спросил Зильберовича, как он думает, получу я место на шестичасовой рейс прямо в аэропорту или стоит забронировать его заранее по телефону.

Зильберович посмотрел на меня не то удивленно, не то смущенно (я точно не понял) и сказал, что улететь сегодня мне никак не удастся.

— Почему? — спросил я.

— Потому что Симыч с тобой еще не говорил.

— Ну так у нас еще есть достаточно времени.

— Это у тебя есть достаточно времени, — заметил Зильберович. — А у него нет. Он хотел тебя принять во время завтрака, но ты спал. А у него все время расписано по минутам. В семь он встает. Полчаса бег трусцой вокруг озера, десять минут — душ, пятнадцать минут — молитва, двадцать минут — завтрак. В восемь пятнадцать он садится за стол. Без четверти двенадцать седлает Глагола…

— Кого?

— Ну, это его конь. Глагол. Ровно в двенадцать — репетиция въезда в Россию. Потом опять работа до двух. С двух до половины третьего он обедает.

— Вот очень хорошо, — закричал я. — Пусть меня во время обеда и примет.

— Не может, — вздохнул Зильберович. — Во время обеда он просматривает читалку.

— Чего просматривает?

— Ну, газету, — сказал раздраженно Лео. — Ты же знаешь, что он борется против иностранных слов.

— Но после обеда у него, я надеюсь, есть свободное время?

— После обеда он сорок минут занимается со Степанидой русским языком, потом полчаса спит, потому что ему нужно восстанавливать силы.

— Ну после сна.

— После сна у него опять маленькая зарядка, душ, чай и работа до семи. Потом ужин.

— Опять с газетами?

— Нет, с гляделкой.

— Понятно, — сказал я. — Значит, телевизор смотрит. Развлекается. А я его ждать буду!

— Да что ты! — замахал руками Зильберович. — Какие там развлечения! Он смотрит только новости и только полчаса. А потом опять работает до десяти тридцати.

— Ну хорошо, пусть примет меня после десяти тридцати. Тогда я, по крайней мере, уеду завтра утром.